Жорж Сименон - Револьвер Мегрэ
— Тебе кажется, что он покончит жизнь самоубийством?
— Может быть, поговорим о чем-нибудь другом?
— Он так ужасно нервничал. Окурки в пепельнице совсем измяты.
Было очень тепло, Мегрэ снял шляпу и нес ее в руках, как горожанин на воскресной прогулке. Они дошли до бульвара Вольтера и на углу площади вошли в дом, где жил Пардон. Старый узкий лифт, как обычно, громко заскрипел, трогаясь с места, и мадам Мегрэ слегка вздрогнула.
— Входите. Муж вернется через несколько минут. Его срочно вызвали к больному, но это в двух шагах отсюда, — приветствовала их мадам Пардон.
Почти каждый раз, когда Мегрэ обедали у Пардона, доктора срочно вызывали к больному. «Не ждите меня», — говорил он, уходя. Часто случалось, что гости расходились, так и не дождавшись его возвращения.
Жюссье уже пришел и сидел в гостиной. Там стоял большой рояль и повсюду лежали вышивки. Через несколько минут вихрем влетел Пардон и сразу же скрылся в глубине кухни.
— Лагранжа еще нет?
Пардон был маленького роста, довольно толстый, с очень большой головой и выпуклыми глазами.
— Погодите, сейчас я угощу вас одной штукой, пальчики оближете.
Доктор любил сюрпризы и всегда удивлял гостей то каким-нибудь необыкновенным вином, то старым ликером; на этот раз он поразил их белым вином Шаранты, которое ему прислал один винодел из Жонзака.
— Мне не наливайте, — запротестовала мадам Мегрэ, которая пьянела от одной рюмки.
Завязалась беседа. Окна были открыты. Золотистое вечернее небо постепенно темнело. Толпа людей медленно текла по бульвару.
— Интересно, куда девался Лагранж?
— Кто он такой?
— Я когда-то учился с ним вместе в лицее Генриха Четвертого. Если не путаю, ему пришлось уйти, когда мы были в последних классах. Он жил тогда на улице Кювье против Ботанического сада, а его отец казался мне очень важным господином, потому что он был бароном или выдавал себя за такового. Я давно потерял Лагранжа из вида, уже лет двадцать, а несколько месяцев назад он вдруг вошел в мой кабинет, терпеливо дождавшись очереди в приемной. Я его сразу же узнал. Пардон взглянул на часы и сверил их со стенными.
— Меня удивляет, что его до сих пор нет… Он так хотел прийти… Ждем еще пять минут, если не появится, сядем за стол без него.
Он снова наполнил стаканы.
Мадам Мегрэ и мадам Пардон упорно молчали. Хотя мадам Пардон была худой, а жена комиссара пухленькой, обе были в одинаковой мере скромны и в присутствии мужей неизменно держались в тени. Дамы редко разговаривали за обедом, но потом уединялись, чтобы пошептаться о своих делах.
У мадам Пардон был очень длинный нос, слишком длинный, к нему приходилось привыкать. Вначале было даже как-то неудобно смотреть ей в лицо. Не из-за этого ли носа, над которым, наверно, смеялись ее школьные подруги, она стала такой скромной и смотрела на своего мужа такими благодарными глазами?
— Держу пари, — говорил Пардон, — что у каждого из здесь присутствующих был в школе товарищ или подруга вроде Лагранжа. На двадцать или тридцать мальчиков обязательно найдется хоть один, который в тринадцать лет бывает краснощеким толстяком с толстыми розовыми ногами.
— В нашем классе такой девочкой была я, — сказала мадам Мегрэ.
Но Пардон галантно возразил:
— Девочки почти всегда выравниваются. Частенько бывает, что такие толстушки становятся самыми хорошенькими. Мы прозвали Лагранжа «Бебе-Кадум». Наверно, в те времена во французских школах было много ребят, которых товарищи называли так же. Я был школьников в эпоху, когда все улицы были заклеены рекламами с изображением этого чудовищного младенца.
— Ваш приятель изменился?
— Конечно, пропорции другие. Но он так и остался рыхлым толстяком. Садимся за стол! Тем хуже для него.
— Почему вы не позвоните ему?
— У него нет телефона.
— Он живет в этом районе?
— В двух шагах отсюда, на улице Попинкур. Не представляю, зачем вы ему были нужны. Прошлый раз в моей кабинете валялась газета с вашей фотографией на первой странице… — Пардон взглянул на Мегрэ. — Простите, старина, не знаю как, но я проговорился, что знаком с вами. Кажется, я добавил, что мы друзья. «Он действительно такой, как о нем рассказывают?» — спросил Лагранж. Я ответил «да» и что вы человек, который…
— Который что?
— Не важно. Я сказал все, что о вас думаю, пока осматривал его. Он диабетик. У него плохо с обменом веществ. Он ходил ко мне на прием два раза в неделю, так как очень озабочен своим здоровьем. В следующий раз он снова заговорил о вас, хотел узнать, часто ли мы видимся, и я ответил, что мы обедаем вместе каждый месяц. Вот тогда он и стал настаивать, чтобы я его тоже пригласил. Честно говоря, я удивился, потому что со времен лицея встречался с ним только в своем врачебном кабинете… Итак, прошу к столу…
Треска по-провансальски оказалась кулинарным шедевром, к тому же Пардон где-то отыскал сухое вино из окрестностей Ниццы, которое удивительно гармонировало с треской. После разговора о толстяках перешли на рыжих.
— В каждом классе всегда был хотя бы один рыжий мальчишка!
Затем разговор перешел на теорию генов. Все эти обеды обычно кончались разговорами на медицинские темы. Мадам Мегрэ знала, что это очень нравится ее мужу.
— Лагранж женат?
За кофе бог знает почему снова вернулись к Лагранжу. Темная синева ночи, глубокая и бархатистая, постепенно поглотила яркие краски заката, но света еще не зажигали. Через открытую дверь виднелась балюстрада балкона, чугунные арабески казались нарисованными тушью. Издалека доносились звуки аккордеона, а на соседнем балконе шепталась какая-то пара.
— Он говорил, что был женат, но жена давно умерла.
— А чем он занимается?
— Делами. Довольно неопределенными. На его визитной карточке значится: «Директор акционерных обществ» и адрес: «Улица Тронше». Я как-то звонил по этому адресу, чтобы отменить назначенную с ним встречу, но мне ответили, что фирма давно не существует.
— Дети есть?
— Двое или трое. Дочь, если не ошибаюсь, и сын, которого он очень хочет устроить на хорошее место.
Затем разговор снова перешел на медицинские темы. Жюссье, который когда-то работал в больнице Святой Анны, вспомнил все, что ему приходилось слышать о Шарко. Мадам Пардон вязала, объясняя мадам Мегрэ какой-то сложный узор. Зажгли свет. В комнату залетело несколько ночных бабочек. Было уже одиннадцать часов, когда Мегрэ поднялся.
На углу бульвара распрощались с доктором Жюссье, который спустился в метро на площади Вольтера. Мегрэ немножко отяжелел после обеда, а возможно — и от южного вина.
