Агата Кристи - Птица со сломанным крылом
— Временами, когда мы чувствуем себя несчастными, нам хочется убежать от окружающих, — заметил он несколько невпопад.
— Да, верно, — , начала она, но тут же оборвала себя и усмехнулась. — А, понятно, о чем вы. Но вы ошиблись! Все совсем не так. Мне захотелось сегодня одиночества как раз потому, что я — счастлива!
— Вы… счастливы?
— Да. Страшно счастлива.
Она произнесла это совсем тихо, но мистер Саттертуэйт невольно содрогнулся. Под словом «счастье» это странное создание понимало явно не то, что, например, Мейдж Кили. «Счастье» Мэйбл Эннсли могло, вероятно, означать величайший восторг, порыв, исступление — словом, нечто, лежащее вне понимания обычного человека. Мистер Саттертуэйт смутился.
— Я… не знал, — неловко пробормотал он.
— Разумеется — откуда бы вам это знать? Впрочем, мое счастье пока еще не наступило. Его еще нет — но скоро будет. — Она чуть подалась вперед. Представьте себе такую картину: вы стоите в густом-прегустом лесу, со всех сторон к вам подступают деревья, от них темно, вам уже начинает казаться, что вы никогда не сможете выбраться отсюда — и вдруг совсем рядом, за деревьями, вам видится страна вашей мечты, сверкающая и прекрасная. Она рядом, надо только выбраться из чащи — и все…
— Многое кажется прекрасным, пока с ним не соприкоснешься вплотную, сказал мистер Саттертуэйт. — Веши самые отвратительные могут издали показаться прекраснее всего на свете.
Послышались шаги, мистер Саттертуэйт обернулся. В дверях стоял блондин с туповатым, невыразительным лицом. Это был Джерард Эннсли — за столом мистер Саттертуэйт толком его не разглядел.
— Мэйбл, тебя ждут, — сказал он. Вся ее одухотворенность мигом погасла.
— Иду, Джерард, — равнодушно отозвалась она, поднимаясь. — Мы немного заболтались с мистером Саттертуэйтом.
Из двери первой вышла Мэйбл Эннсли, за ней мистер Саттертуэйт. В коридоре он покосился через плечо и успел поймать на лице ее мужа выражение безысходной тоски.
«А ведь он все чувствует, — подумал мистер Саттертуэйт. — Он чувствует власть над нею неведомых сил. Бедняга!»
Гостиная была ярко освещена. Мейдж и Дорис Коулз шумно набросились на Мэйбл Эннсли:
— Куда это ты запропастилась, негодница?!
«Негодница» опустилась на низенький табурет, настроила гитару и запела. Все хором подхватили.
«Возможно ли, — размышлял мистер Саттертуэйт, — чтобы „Моей крошке“[2] посвящалось так много идиотских песен?»
Впрочем, он признавал, что их мелодии, изобилующие синкопами[3] и подвываниями, были довольно трогательны, хотя и не шли ни в какое сравнение с любым старомодным вальсом.
В комнате было уже очень накурено, похожие мелодии сменяли одна другую…
«Нет беседы, — подумал мистер Саттертуэйт. — Нет хорошей музыки. Нет покоя». Ему захотелось, чтобы в мире стало поменьше шума и суеты.
Внезапно Мэйбл Эннсли, оборвав какую-то песенку, улыбнулась ему и запела Грига:
«Мой лебедь прекрасный…»
Это была любимая песня мистера Саттертуэйта. Ему нравилось бесхитростное удивление, звучавшее в конце:
«Ужель ты и впрямь был лишь лебедь?..»
После Грига все начали расходиться. Мейдж предлагала гостям напитки, ее отец, подобрав брошенную гитару, рассеянно пощипывал струны. Гости желали друг другу спокойной ночи и постепенно пододвигались к двери. Говорили все одновременно. Джерард Эннсли уже незаметно ретировался.
Выйдя из гостиной, мистер Саттертуэйт церемонно простился с миссис Грэм. Наверх вели две лестницы: одна была рядом с дверью гостиной, другая — в противоположном конце коридора. Мистер Саттертуэйт направился к дальней лестнице, миссис Грэм с сыном к ближней. Сбежавший раньше всех Джерард Эннсли тоже поднялся к себе по ближней лестнице.
— Мэйбл, прихвати сразу гитару, — посоветовала Мейдж, — не то утром непременно забудешь. Вам ведь в такую рань вставать!
— Идемте, идемте, мистер Саттертуэйт! — затараторила Дорис, хватая его под руку и увлекая за собой. — Рано в кровать, рано вставать… — ну, и так далее!
Мейдж подхватила его под другую руку, и они втроем дружно побежали по коридору под звонкий смех Дорис. Возле лестницы они остановились подождать Дэвида Кили, который следовал за ними более степенно, выключая по пути свет. Все четверо поднялись наверх.
На другое утро мистер Саттертуэйт уже готовился спуститься к завтраку, когда в дверь тихонько постучали и вошла Мейдж Кили. Лицо ее было смертельно бледно, она вся дрожала.
— Ах, мистер Саттертуэйт, мистер Саттертуэйт!..
— Деточка, что случилось? — Он взял ее за руку.
— Мэйбл… Мэйбл Эннсли…
— Да?
Что-то случилось. Но что? Что-то страшное, понял он. Мейдж едва могла говорить.
— Сегодня ночью она повесилась… У себя в комнате на притолоке. Это такой ужас! — И она разрыдалась.
— Повесилась?.. Невозможно! Непостижимо! Он постарался как-то утешить ее в своей старомодной манере, после чего поспешил вниз. Внизу он нашел расстроенного и вконец растерявшегося Дэвида Кили.
— Саттертуэйт, в полицию я уже позвонил — доктор сказал, что это обязательно. Он только что закончил осмотр… осмотр… О Господи, как это все неприятно! Наверное, она была страшно несчастлива, раз так с собой… И эта ее вчерашняя песня — вот уж право, лебединая! Да и сама она была похожа на лебедя. На черного лебедя…
— Да.
— «Лебединая песня», — повторил Кили. — Видно, у нее уже тогда было что-то на уме, да?
— По всей видимости, да. Во всяком случае, очень на это похоже.
Замявшись, он спросил, нельзя ли ему… Если, конечно…
Хозяин угадал, о чем он так сбивчиво просит.
— Да, разумеется, если хотите. Я и забыл, что людские трагедии — ваша penchant.[4]
Он повел мистера Саттертуэйта наверх по широкой лестнице. Наверху сразу же возле лестничной площадки с одной стороны находилась комната Роджера Грэма, с другой — комната его матери. Дверь последней была приоткрыта, и из щели выплывала тоненькая струйка дыма.
Мистер Саттертуэйт слегка удивился. Глядя на миссис Грэм, он ни за что бы не подумал, что эта почтенная дама может курить в столь ранний час. Точнее говоря, он вообще до сих пор не подозревал, что она курит.
Они прошли по коридору до предпоследней двери и остановились. Дэвид Кили вошел в комнату первым, мистер Саттертуэйт за ним.
За дверью располагалась небольшая спальня, по видимости, мужская. Боковая дверь вела из нее в смежную комнату. Войдя в эту вторую комнату, они тут же увидели конец веревки, которая все еще болталась на крюке, вбитом в притолоку. А на кровати…
