Франк Хеллер - Входят трое убийц
— Diable![41] — воскликнул он, когда Эбб исчерпал поток своего красноречия. — Комитет по отбору детективных романов! И вы член этого комитета! И потому смерть Артура Ванлоо навела вас на размышления! Разумеется, эти размышления заслуживают всяческого внимания! Разумеется, их стоит обсудить! Позвольте же спросить, cher Maître, в чем эти размышления заключаются?
— Сразу после того, как мы расстались, — в том же тоне ответил Эбб, — я кое-что нашел в парке. Кое-что спрятанное за кустами. Я нашел вот это!
И театральным жестом он протянул доктору обрывок серовато-коричневой оберточной бумаги. Нельзя сказать, что находка произвела на доктора впечатление.
— Вы нашли эту бумажку, — блеснув глазами, удостоверил он. — И какие же выводы сделали вы из вашей находки, cher Maître?
— Я подумал, — ответил Эбб, — быть может, это была обертка пакета, о котором вы, наверно, тоже слышали. Несколько дней назад велосипедист-рассыльный потерял пакет и по радио сообщили, что пакет разыскивает местная полиция. Пакет был отправлен аптекой Pharmacie Polonaise и в нем был опасный яд — чистый никотин.
Улыбка доктора погасла. Он взял оберточную бумагу и, к удивлению Эбба, внимательнейшим образом ее изучил.
— Для верности, — добавил Эбб, — я навел справки о том, где покупают лекарства обитатели виллы Лонгвуд. Оказалось, что не в Pharmacie Polonaise.
— Вы хотите сказать, — произнес, помолчав, доктор, — что эта бумага могла быть оберткой пропавшего пакета. Ну и как, продвинулись вы далее в ваших… теориях?
— Да. Но покамест давайте отвлечемся от них! Как вы относитесь к моим предположениям насчет того, что это обрывок обертки потерянного пакета, а пакет мог иметь какое-то отношение к скоропостижной смерти Артура Ванлоо? Они очень наивны?
Доктор Максанс расчесал пальцами черную бороду.
— Позвольте спросить, cher Maître, вы излагали кому-нибудь вашу интересную теорию?
— Только двум моим коллегам по комитету.
— Я дам вам добрый совет: пусть это останется между вами! Поскольку вы спрашиваете моего мнения, я отвечу вам двумя словами: это исключено!
— Но вам самому эта смерть показалась странной! — начал Эбб.
— Я и вправду не хотел сразу же выписывать свидетельство о смерти. Но потом выписал. Думаю, мой ответ ясен. Позвольте пожелать…
— Одну минуту! — взмолился Эбб. — Не окажете ли вы услугу бедному члену комитета по изданию детективных романов? Не объясните ли ему, почему вы исключаете мысль о возможности отравления никотином?
Доктор пожал плечами с видом отца, подчиняющегося желаниям своенравного ребенка.
— Не знаю, много или мало вы знаете о действии яда, о котором говорите, — сказал он тоном, который выдавал, что второе предположение представляется ему, безусловно, более вероятным. — Быть может, вам известно, что оно вызывает головокружение, боли в желудке, обильное потоотделение и искажение черт лица. Вскрытие обнаруживает другие симптомы. Желудок и мозг переполнены кровью, кровь темного цвета, сердце ослаблено. Обмануться здесь нельзя. И поскольку я провел исследование бренных останков Артура Ванлоо, то должен вежливо, нерешительно отклонить вашу в остальном весьма интересную теорию. Позвольте…
Но Эбб не хотел так легко сдаваться.
— Часть симптомов, о которых вы упомянули, можно было наблюдать у покойного — обильное потоотделение, искаженные черты и…
— Эти симптомы свойственны многим заболеваниям, — отрезал доктор Максанс тоном, который показывал, что терпение его иссякло. — У Артура Ванлоо было, как я констатировал при вскрытии, слабое сердце, и умер он от сердечного спазма. И никаких, позвольте для верности повторить это вам со всей решительностью, никаких следов какого бы то ни было яда в организме! Не забудьте передать это двум вашим замечательным коллегам по комитету, когда вы в следующий раз будете обсуждать смерть Артура Ванлоо, cher Maître! И позвольте мне пожелать вам всего доброго!
Пришлось Эббу откланяться и удалиться с этой парфянской стрелой в спине. Радовало его только одно: Швеция и в особенности Дания не были свидетелями столкновения Норвегии с компетентным мнением.
Но переживая свое поражение, Эбб немного удивлялся, почему доктор стал говорить под конец с такой запальчивостью. Не осталось и следа badinage,[42] добродушной насмешки. Почему? Может, Дюрок разозлился на городскую аптеку, которая так небрежно обращалась со своими посылками, что ставила врачей в неприятное положение? А может — странная мысль, — у него были те же подозрения, что и у Эбба, и его раздражало, что они не оправдались?
Последнее предположение немного смягчило досаду поэта, которому пришлось ретироваться с докторской виллы. Но все же этого было мало, чтобы скрыть тот факт, что его отступление — это отступление из Москвы и все его теории пошли прахом.
Эбб уже почти дошел до дома, когда вдруг остановился, пораженный внезапной мыслью.
Доктор Дюрок долго и тщательно изучал оберточную бумагу. Но ни слова не сказал о том, что смутило Эбба и доцента Люченса, а именно: что на этикетке слово PHARMAC стояло после РО.
А ведь Эбб и Люченс — все-таки скандинавы, а доктор — француз! Неужели он до такой степени лишен лингвистического чутья?
Приходится в это поверить!
3
Директор банка, уходя с виллы Эбба, уже спланировал предстоящий день. Он собирался идти в библиотеку.
Навел его на эту мысль адвокат Пармантье. Он сказал: «Говорят, семейство Ванлоо положило начало своему состоянию благодаря каким-то делам с Наполеоном». Потом, правда, адвокат отбросил эту мысль, назвав ее просто слухом. Но директор банка вспоминал некую реликвию со Святой Елены, которую он видел на вилле Лонгвуд, и слова миссис Ванлоо, что первый владелец виллы принадлежал к окружению Наполеона. Однако в материалах, касающихся Святой Елены, которые знал Трепка, фамилия Ванлоо не встречалась нигде! Это задевало банкира, задевало его самую чувствительную струнку. Если бы ему сказали, что он плохой финансист, он бы только плечами пожал. Но он не мог допустить, что есть пробел в его знаниях о Наполеоне.
Банкиру сказали, что самая большая библиотека Ривьеры находится в Ницце, и потому, простившись с Эббом и Люченсом, он направился к ближайшей автобусной остановке, чтобы поехать в Ниццу. Но на остановке напротив казино Ментоны в автобус вошла молодая женщина, и банкир едва не забыл о своих библиотечных планах. Дело в том, что банкир, подобно всем своим соотечественникам, был пылким поклонником прекрасного пола, а когда она вошла в автобус, по автобусу пробежал шепоток. Женщина была не очень высокого роста, но прекрасно сложена и отличалась повадкой, свойственной француженкам от рождения. У нее были платиновые волосы и большие темные глаза, в которых притаилась загадка. Хотя было солнечно и жарко, она куталась в роскошную беличью шубку. Трепка смотрел на нее с нескрываемым интересом и мог делать это без всяких помех, потому что она не удостоила его даже взглядом. Она была поглощена усовершенствованием своего облика, хотя он и без того был более чем великолепен. От Ментоны до Монте-Карло она полировала ногти, от Монте-Карло до Эза подкрашивала брови, а от Эза до Ниццы пудрилась. Была ли она красива? Как произведение искусства — безусловно. Но почему не смотреть на женщину как на произведение искусства? Когда автобус проехал таможенную заставу Ниццы, она быстро убрала в сумочку все свои косметические принадлежности, последний раз погляделась в зеркало и устремила взгляд куда-то мимо банкира. Она боится, что я ее узнал, подумал Трепка, — а у нее в Ницце свидание. Он оказался прав.
