Филлис Джеймс - Неестественные причины
– Напротив, сэр, доктор Сиднем работает очень быстро. Но надо еще сделать некоторые анализы. Случай не вполне очевидный.
– Мягко выражаясь, – кивнул Лэтем.
Он вынул носовой платок и стал тщательно обтирать и без того чистые кончики пальцев. Наблюдая за ним, инспектор негромко сказал:
– Если вам так не терпится, мистер Лэтем, могли бы поспрашивать знакомых. Вы ведь не хуже меня знаете, что кому-то в Монкс-мире точно известно, как именно умер Морис Сетон.
14
Сетон после смерти брата зачастил в «Дом с розмарином». Он там обедал и ужинал, а «воксхолл» дожидался его на травянистой обочине перед домом, вызывая пересуды соседей. Что Селия будет поощрять визиты богатого мужчины, тут вопросов не было, но вот чего надо ему, об этом приходилось гадать. Что он прельстился чарами хмурой, неприветливой Элизы или даже что просто избрал ее в качестве средства для овладения капиталом Мориса, таких предположений все же никто не выдвигал. Преобладающее мнение было, что он предпочитает есть домашнюю стряпню Селии – хотя стряпуха из нее никакая, – чем дважды в день кататься в Саут-уолд или готовить себе самому. И еще – что он прячется от Сильвии Кедж. Со времени убийства от этой девушки в «Сетон-хаусе» совсем не стало житья, она появлялась там снова и снова с упорством профессиональной плакальщицы, которой забыли уплатить за участие в похоронной процессии. Все безумное тщание, прежде отдаваемое работе Мориса, она теперь обратила на его дом: убирала, мыла, чистила, пересчитывала белье и перебиралась на костылях из комнаты в комнату с влажной тряпкой в руке, словно с минуты на минуту может вернуться хозяин и провести для проверки пальцем по подоконнику. Это жутко действует на нервы, жаловался Дигби Элизе Марли. Ему вообще никогда не нравился «Сетон-хаус» – вроде бы современный, светлый дом, а угнетает, что-то в нем есть зловещее. Да еще из любого закоулка или чулана на тебя могут сверкнуть два черных глаза, будто два тлеющих угля, – ну прямо кажется, что участвуешь в греческой трагедии и за сценой ждут своего выхода бешеные евмениды.
Последняя фигура речи привлекла внимание Элизы, так как выходило, что Дигби вовсе не такой толстокожий остолоп, каким считался. Он ее по-прежнему нисколько не волновал как мужчина, но слегка заинтересовал после этого, даже, пожалуй, заинтриговал. Просто удивительно, как меняет человека обладание двумястами тысячами фунтов. На нем лежала уже легкая патина успеха, самоуверенности и самодовольства, неизменно рождаемых в человеке властью или богатством. Перенесенная ею болезнь оставила после себя слабость и подавленное состояние духа. В таком настроении, когда и не работается, и безделье раздражает, радуешься всякому обществу. Элиза, хоть и презирала тетку за легкость, с какой та переменила мнение о Дигби и видела теперь в нем уже не Морисова непутевого братца, а милейшего молодого человека, – несмотря на все это Элиза и сама начала подумывать, что, пожалуй, в Дигби Сетоне все-таки что-то есть. Что-то, но не Бог весть что.
Он не принял приглашения мисс Кэлтроп к воскресному ужину, но в начале десятого вдруг объявился и уходить явно не спешил. Было уже почти одиннадцать, а он все сидел за пианино, крутился то вправо, то влево на вертящемся табурете и наигрывал обрывки каких-то мелодий своего и чужого сочинения. Элиза забралась с ногами в кресло у камина, смотрела, слушала, и ей было хорошо. Дигби прилично играл. Таланта настоящего у него, конечно, не было, но когда он, вопреки обыкновению, старался, выходило довольно приятно. Морис, припомнилось ей, одно время даже поговаривал о том, чтобы выучить Дигби на пианиста. Бедный Морис! Он тогда еще не оставил попыток доказать самому себе, что у его единокровного брата и единственного родственника есть хоть какие-то качества, достойные такого родства. Любыми успехами Дигби, даже самыми скромными, когда, например, он выиграл школьные соревнования по боксу, Морис хвастался словно величайшим триумфом. Чтобы брат Мориса Сетона и не имел никаких талантов – разве такое мыслимо? Да он и вправду был небесталанный. Однажды один, по своим чертежам, выстроил парусную лодку «Чомгу» и два сезона увлеченно ходил под парусом. Но потом остыл. Впрочем, спортивный азарт, проявленный Дигби Сетоном в этом деле и в общем-то для него самого нехарактерный, совсем не отвечал запросам Мориса с его интеллектуальным снобизмом. В конце концов Морис вынужден был смириться, как смирилась и Селия Кэлтроп с тем, что ее племянница нехороша собой и никогда в жизни не будет пользоваться успехом как женщина. Элиза покосилась на свою увеличенную и раскрашенную фотографию, разоблачавшую унизительные, смехотворные претензии тетки. Ей на этом снимке одиннадцать лет – три года, как она осталась без родителей. Густые черные волосы закручены в идиотские колбаски и перевиты лентой, белое платье из органди стянуто широким розовым кушаком, и все это вульгарно и совершенно не к лицу такому непривлекательному, насупленному ребенку. Естественно, что в ее красоте тетя разуверилась довольно быстро. Но на смену этому самообману пришел другой: милочка Элиза, раз она не может быть хорошенькой, должна быть умной. Теперь говорилось так: «Моя племянница, вы знаете, удивительно способная девушка. В Кембридже учится». Бедная тетя Селия! С Элизиной стороны было бы нечестно отказывать ей в этом маленьком интеллектуальном удовольствии, загребаемом чужими руками. В конце концов деньги-то ее. Но Дигби Сетону Элиза сочувствует. Они с ним оба в каком-то смысле жертвы давления чужой индивидуальности, оба пользуются благами в награду за качества, которых не имеют и никогда не. будут иметь, оба не оправдали чьих-то расчетов. Вдруг, неизвестно зачем, она спросила:
– Как по-твоему, кто из нас убил твоего брата?
Он в это время делал попытку воспроизвести синкопированный мотивчик из нового лондонского мюзикла. Получалось не очень похоже и чересчур громко. Чтобы она услышала, ему пришлось чуть ли не проорать в ответ:
– Это ты мне скажи. Ты же у нас умная.
– Ну, не такая умная, как изображает тетя. Но хватает ума заитересоваться: почему это ты именно мне позвонил и попросил встретить тебя в Саксмандеме? Вроде мы никогда особенно не дружили?
– А может, я решил подружиться. И потом, если я хотел доехать на дармовщинку, кому же еще было звонить?
– Это верно. А также – если хотел заручиться свидетелем, что приехал на поезде.
– Я и так могу доказать. Контролер меня запомнил. И в вагоне у меня был интересный разговор с одним пожилым джентльменом, рассуждали про распущенность современной молодежи. Тоже, наверно, меня узнает. Так что я могу доказать свое алиби без твоей помощи, крошка.
