Артур Дойл - Приключения Шерлока Холмса. Мой друг, убийца (сборник)
1887 год принес целый ряд интересных и не очень дел, записи о которых сохранились в моем архиве. Среди них – дело Пэредола Чэмбера, члена Неофициального общества нищих, который держал роскошный клуб в подвале мебельного склада; дело об исчезновении британского барка{47} «Софи Эндерсон»; дело об удивительных приключениях Грайса Петерсонса на острове Юффа и, наконец, дело о камберуэллском отравлении. В последнем, как читатели, возможно, помнят, Шерлок Холмс, заведя часы жертвы, сумел доказать, что в предыдущий раз они заводились за два часа до этого, и, следовательно, убитый лег спать после этого времени. Это заключение сыграло решающую роль в раскрытии данного преступления. Обо всем этом я, может быть, когда-нибудь напишу, но ни одно из этих дел не идет ни в какое сравнение с теми необыкновенными, поразительными событиями, о которых я собираюсь поведать сейчас.
Сентябрь был на исходе, и равноденственные штормы бушевали с невиданной силой. Весь день завывал ветер, а бешеный дождь хлестал в окна с такой силой, что даже здесь, в сердце миллионного рукотворного Лондона, мы не могли не оторваться от насущных дел и не задуматься о присутствии могучих сил природы, от которых людской род отгородился решетками цивилизации и которые неистовствовали, как неукротимый дикий зверь, посаженный в клетку. По мере того как приближался вечер, шторм становился все яростнее и громче, ветер завывал в трубе детским плачем. Шерлок Холмс в одном из кресел у камина с угрюмым видом перебирал свои бумаги, я сидел в соседнем кресле и так погрузился в один из дивных морских рассказов Кларка Рассела, что для меня буря за окном превратилась в одно целое с текстом, а звук дождя обратился в грохот морских волн. Жена моя уехала погостить к матери, поэтому я на несколько дней перебрался в свою старую квартиру на Бейкер-стрит.{48}
– Вы слышали? – посмотрел я на Холмса. – Это был звонок. Кто бы это мог быть в такую погоду? Кто-то из ваших друзей?
– Кроме вас, у меня нет друзей, – ответил он. – Просто так ко мне никто не приходит.
– Тогда, может быть, клиент?
– Если клиент, то с очень важным делом, что-нибудь пустяковое не выгнало бы человека из дому в такой вечер. Но мне кажется, это, скорее всего, кто-то из подруг нашей экономки.
Оказалось, что Шерлок Холмс ошибся, поскольку на лестнице послышались шаги и в нашу дверь постучали. Он протянул свою длинную руку, чтобы отвернуть лампу от себя и направить ее свет на свободное кресло, куда должен был сесть неожиданный посетитель.
– Войдите! – сказал он.
Дверь открылась, и в комнату вошел молодой человек лет двадцати двух, элегантно одетый, в манерах которого чувствовалась изысканность и утонченность. Вода, текущая ручьем с его зонтика, и длинный мокрый плащ говорили о том, в какую непогоду ему пришлось добираться. Оказавшись в освещенной комнате, наш посетитель взволнованно огляделся по сторонам, и я заметил, что он очень бледен, а глаза его беспокойно бегают, как у человека, охваченного тревогой.
– Прошу меня простить, – сказал он, поднося к глазам золотое пенсне. – Надеюсь, я не оторвал вас от важных дел? Похоже, я внес в вашу уютную комнату следы дождя.
– Дайте-ка мне ваш зонтик и плащ, – сказал Холмс. – Я повешу их вот сюда на крючок. Скоро они высохнут. Вы, как я вижу, приехали с юго-запада.
– Да, из Хоршема{49}.
– Смесь глины с мелом на носках ваших ботинок весьма характерна.
– Я приехал за советом.
– Это я могу вам обещать.
– И за помощью.
– Это уже не всегда легко.
– Мистер Холмс, о вас я узнал от майора Прендергаста, он рассказал мне, как вы спасли его во время скандала в клубе «Танкервилл».
– А, ну конечно. Его несправедливо обвинили в шулерстве.
– Он говорит, что вы можете раскрыть любую тайну.
– Он мне льстит.
– Он сказал, что вас невозможно переиграть.
– Меня переигрывали четыре раза… Три раза – мужчины, один раз – женщина.
– Да, но что это по сравнению с вашими победами?
– Это верно, как правило, успех сопутствует мне.
– Я надеюсь, что так произойдет и в моем случае.
– Прошу вас, придвигайте кресло поближе к огню и изложите мне суть вашего дела.
– Это не обычное дело.
– Ко мне с другими и не обращаются. Я – последняя инстанция.
– Но все же я не думаю, что вам когда-либо приходилось сталкиваться со столь непостижимой и таинственной историей, как та, свидетелем которой стал я.
– Вы меня заинтриговали, – сказал Холмс. – Прошу вас, расскажите, что произошло, а потом я расспрошу вас о том, что мне покажется наиболее важным.
Молодой человек придвинул кресло к камину и сел, вытянув промокшие ноги к яркому огню.
– Меня зовут Джон Опеншо, – начал он, – только я, наверное, не имею отношения к этим ужасным событиям. Это наследственное дело, поэтому, чтобы вам стало все понятно, мне придется начать издалека.
У моего деда было два сына: мой дядя Элайес и мой отец Джозеф. Отец владел небольшим заводом в Ковентри{50}, который стал приносить хорошую прибыль, когда вошли в моду велосипеды. Он запустил в производство патентованные шины «Опеншо», и дело так расцвело, что он получил возможность продать его и безбедно жить на проценты от вырученных денег.
Дядя Элайес еще совсем молодым эмигрировал в Америку и стал плантатором во Флориде. До нас доходили сведения, что ему там тоже прекрасно жилось. Когда началась война{51}, он сначала служил в армии Джексона, потом у Худа{52}, где дослужился до чина полковника. Когда Ли{53} сложил оружие, дядя вернулся на плантацию, где жил года три-четыре, пока в 1869 или 1870 году не вернулся в Европу. Поселился он в Суссексе, рядом с Хоршемом. В Штатах он заработал приличное состояние, и причиной возвращения дяди стала его ненависть к неграм и неприятие политики республиканцев, которые хотели добиться для них избирательного права. Дядя был необычным человеком: жестоким, вспыльчивым и, когда злился, ужасно сквернословил. Жил он уединенно и никого не хотел видеть. Не думаю, что за все прожитые в Хоршеме годы дядя хоть раз выходил в город. Дом его был окружен садом и лугами, там он и гулял, хотя часто неделями не выходил из своей комнаты. Он очень любил бренди и ужасно много курил, но о том, чтобы показаться в обществе, не было и речи, даже с родным братом не хотел встречаться.
Единственным человеком, который его не раздражал, был я. Более того, я ему даже нравился, наверное, потому, что впервые он меня увидел, когда мне было всего лет двенадцать или около того. Это случилось в 1878 году, после того как он прожил в Англии уже восемь или девять лет. Он упросил отца разрешить мне жить с ним и по-своему относился ко мне очень хорошо. Когда он был трезв, мы играли с ним в нарды и шашки; я распоряжался слугами и торговцами; когда же мне исполнилось шестнадцать, я фактически стал управлять всем хозяйством. Все ключи хранились у меня, я мог ходить куда угодно и делать что угодно, лишь бы это не тревожило его. Но здесь было одно исключение. В доме был чулан на чердаке, всегда запертый, и он не разрешал входить туда ни мне, ни кому-либо другому. Конечно, мне было любопытно узнать, что может находиться в этом таинственном чулане, и я не раз подходил к двери и заглядывал в замочную скважину, но ничего, кроме обычных старых сундуков и узлов, там не видел.
