Найо Марш - Смерть в овечьей шерсти
Именно журналистская и литературная работа сблизила мужа Флоренс с ее секретаршей. Один еженедельник попросил Флоренс написать статью о фермерских женах. Она была польщена и озадачена. Придя в кабинет, она долго распространялась о красоте и важности домашней работы. Она утверждала, что жизнь фермерской жены поистине прекрасна, поскольку посвящена первоосновам человеческого существования (подчас она сооружала и не такие фразы). «Благородная жизнь, — не унималась Флоренс, звоня в колокольчик, чтобы вызвать Маркинса, — она посвящена…» Но эти пышные фразы никак не соответствовали реальной жизни фермерш, чей рабочий день продолжался четырнадцать часов и был соизмерим разве что с трудом каторжника. «Напишите что-нибудь подходящее, мисс Линн. Артур, дорогой, помоги ей. Мне бы хотелось подчеркнуть святость женского труда в сельской местности. Одна, без всякой помощи. Просто какой-то матриархат». Вошедший Маркинс принес ей чашку с бульоном, который она обычно пила в одиннадцать часов. Флоренс стала расхаживать по комнате, потягивая бульон и бросая бессвязные слова: «истинное призвание… величие… наследие… верная спутница жизни». Потом ее позвали к телефону, но, остановившись в дверях, она успела скомандовать: «За дело, вы оба. Артур, дорогой, побольше броских выражений, но не слишком заумных. Что-нибудь свежее, естественное и эффектное». Помахав им рукой, она удалилась.
Статья, которую они написали, была откровенной ересью. Стоя у окна, они смотрели на горные цепи, отливавшие на солнце бледной голубизной.
— Когда я смотрю на все это, мне кажутся смешными слова о том, что мы «вдохнули сюда жизнь и принесли цивилизацию», — сказал Артур Рубрик. — Мы всего лишь ползаем по поверхности нескольких гор и ничего нового не привнесли. Здесь по-прежнему первозданный мир, еще не слишком загаженный людьми и овцами. Почти такой же, каким он был до появления человека на земле.
Потом он добавил, что, видимо, поэтому никто так и не сумел достойно написать об этой земле. Можно писать о человеческих существах, паразитирующих на ее поверхности, но современный стиль не соответствует твердым камням этой равнины. Здесь нужны какие-то забытые и нестертые выражения, будоражащие кровь, как терпкий весенний ветерок, что-то сравнимое со стилем Елизаветинской эпохи. Из этого разговора и возникла идея написать о плато что-нибудь в стиле Хеклота [10] и его «Заморских путешествий».
— Звучит несколько высокопарно, но для него это была своего рода игра, — объяснила Теренс. — Мне кажется, ему удалось передать красоту этой земли. Но это была всего лишь игра.
— Восхитительная игра, — заметил Аллейн. — Так что же он написал?
— Пять эссе, которые он много раз переделывал, но так и не закончил. Часто он плохо себя чувствовал и не мог писать, а когда ему становилось лучше, всю его энергию поглощали дурацкие задания миссис Рубрик. Он изнурял себя, сочиняя ей речи и таскаясь с ней на все эти собрания и вечеринки, вместо того чтобы нормально отдыхать. Он панически боялся признаться своей жене в недомогании. «Не хочу ее лишний раз огорчать, — говорил он. — Она ведь так добра ко мне».
— Она и была доброй, — объявила Урсула. — И бесконечно заботливой.
— Это была не совсем забота, — уточнил Фабиан. — Скорее терпеливое покровительство.
— Я так не считаю. И он не считал.
— Он так не считал, Тери?
— Он был удивительно ей предан. Все время повторял: «Она так добра и великодушна». Но быть объектом подобного сочувствия очень несладко. И потом…
— Что потом? — переспросил Фабиан.
— Ничего. Это все.
— Но ведь это не совсем все? — настаивал Фабиан. — Что-то ведь произошло. Какое-то событие. Что его тревожило в последние две недели до ее смерти? Он явно был чем-то обеспокоен. Чем?
— Он чувствовал себя не в своей тарелке, — уступила Теренс. — Подозревал, что за его спиной что-то происходит. Миссис Рубрик была заметно расстроена. Теперь-то я знаю, что из-за Клиффа Джонса и Маркинса. Думаю, она ничего не рассказала о них мистеру Рубрику, ограничившись туманными намеками на неблагодарность и разочарование. Это было в ее манере — говорить, что ей не на кого опереться и она вынуждена все делать одна. Он обычно выслушивал это молча, прикрыв рукой глаза. В такие моменты мне хотелось ее убить.
В комнате воцарилась напряженная тишина.
— Обычное преувеличение, — нарушил ее Фабиан. — Я и сам часто говорил, что ее убить мало. Не сомневаюсь, дядя немало страдал от этих тонких намеков.
— Да, удары попадали в цель, — подтвердила Теренс.
Последовало долгое молчание. Аллейн понял, что мисс Линн дошла до того момента, который предпочла бы скрыть от окружающих. Неодобрение всего происходящего, которое постоянно проскальзывало в ее поведении, сейчас стало особенно очевидным. Сжав губы, она бросила быстрый взгляд в сторону скрытого темнотой Аллейна и снова заработала спицами, давая понять, что разговор окончен.
— Странно, — вдруг произнес Фабиан. — Мне почему-то казалось, что в последнюю неделю Флосси слегка кокетничала с дядей Артуром, даже проявляла некоторую игривость, что было для нее совершенно нехарактерно. Кто-нибудь это заметил?
— Фабиан, дорогой, тебе не угодишь, — подала голос Урсула. — То ты упрекаешь тетю Флоренс за недостаток внимания к дяде Артуру, то удивляешься такому вниманию. Как она должна была вести себя, чтобы завоевать твои и Тери симпатии?
— Сколько ей было лет? — выпалил Дуглас. — Сорок семь, не так ли? Я хочу сказать, что для своего возраста она была чертовски живой. То есть я имею в виду… я думаю…
— Не мучайся, Дуглас, — сжалился Фабиан. — Мы все понимаем, что ты хочешь сказать. Но вряд ли, что столь неожиданная игривость была вызвана естественными или даже патологическими причинами. Просто посягнули на ее собственность. Что мое, то мое. Самка, защищающая свое брачное ложе. Извините за откровенность.
— Это просто чудовищно. Ты совершенно невыносим, Фаб, — простонала Урсула.
— Я не хотел тебя шокировать, дорогая. Больше не буду. Но все вы не можете отрицать, что она в последнюю неделю изменилась. Кислая как лимон, со всеми нами и очень внимательная к дяде Артуру. Она словно приглядывалась к нему. Смотрела на него как на ценную картину, которой она пренебрегала, пока кто-то другой не пришел и не оценил ее по достоинству. Разве не так?
— Не знаю. Но мне казалось ужасным, что она попрекает его болезнью. Именно так это выглядело со стороны, — опять вступила в разговор Теренс.
— Но согласись, что, кроме этого, она делала определенные подзаходы. Заигрывала с ним по-кошачьи, трясла кудрями, жеманилась. Что ты скажешь?
