Агата Кристи - Убийство в «Восточном экспрессе»
– Друг мой, когда хочешь поймать кролика, приходится запускать в нору хорька. И если кролик в норе – он выбежит. Так я и сделал.
Они вошли в купе Хильдегарды Шмидт. Горничная стояла в дверях, она встретила посетителей почтительно и совершенно спокойно. Пуаро быстро осмотрел содержимое чемоданчика. Затем знаком приказал проводнику достать с полки большой сундук.
– Ключи у вас? – спросил он горничную.
– Сундук открыт, господин.
Пуаро расстегнул ремни и поднял крышку.
– Ага, – сказал он, обернувшись к мсье Буку. – Вы помните, что я вам говорил? Взгляните-ка сюда!
На самом верху сундука лежала небрежно свернутая коричневая форма проводника спальных вагонов.
Флегматичная немка всполошилась.
– Ой! – закричала она. – Это не мое! Я ничего подобного сюда не клала. Я не заглядывала в сундук с тех пор, как мы выехали из Стамбула. Поверьте мне, я вас не обманываю. – И она умоляюще переводила глаза с одного мужчины на другого.
Пуаро ласково взял ее за руку, пытаясь успокоить:
– Пожалуйста, не беспокойтесь. Мы вам верим. Не волнуйтесь. Я так же убежден в том, что вы не прятали форму, как и в том, что вы отличная кухарка. Ведь вы отличная кухарка, правда?
Горничная была явно озадачена, однако невольно расплылась в улыбке:
– Это правда, все мои хозяйки так говорили. Я… – Она запнулась, открыла рот, и на лице ее отразился испуг.
– Не бойтесь, – сказал Пуаро. – У вас нет никаких оснований беспокоиться. Послушайте, я расскажу вам, как это произошло. Человек в форме проводника выходит из купе убитого. Он сталкивается с вами в коридоре. Он этого не ожидал. Ведь он надеялся, что его никто не увидит. Что делать? Необходимо куда-то девать форму, потому что, если раньше она служила ему прикрытием, теперь может только выдать его.
Пуаро посмотрел на мсье Бука и доктора Константина, те внимательно слушали его.
– Поезд стоит среди сугробов. Метель спутала все планы преступника. Где спрятать форму? Все купе заняты. Впрочем, нет, не все: он проходит мимо открытого купе – там никого нет. Наверное, его занимает женщина, с которой он только что столкнулся в коридоре. Забежав в купе, он быстро сбрасывает форму и засовывает ее в сундук на верхней полке в надежде, что ее не скоро обнаружат.
– А что потом? – спросил мсье Бук.
– Над этим нам надо еще подумать. – Пуаро многозначительно посмотрел на своего друга.
Он поднял тужурку. Третьей пуговицы снизу недоставало. Засунув руку в карман тужурки, Пуаро извлек оттуда железнодорожный ключ: такими ключами проводники обычно открывают купе.
– А вот вам и объяснение, почему наш проводник мог проходить сквозь закрытые двери, – сказал мсье Бук. – Вы зря спрашивали миссис Хаббард, была ее дверь закрыта или нет: этот человек все равно мог пройти через нее. В конце-то концов, раз уж он запасся формой, отчего бы ему не запастись и железнодорожным ключом?
– В самом деле, отчего? – спросил Пуаро.
– Нам давно следовало об этом догадаться. Помните, Мишель еще сказал, что дверь в купе миссис Хаббард была закрыта, когда он пришел по ее вызову?
– Так точно, мсье, – сказал проводник, – поэтому я и подумал, что даме это померещилось.
– Зато теперь все проясняется, – продолжал мсье Бук. – Он наверняка хотел закрыть и дверь в соседнее купе, но, очевидно, миссис Хаббард зашевелилась, и это его спугнуло.
– Значит, – сказал Пуаро, – сейчас нам остается только найти красное кимоно.
– Правильно. Но два последних купе занимают мужчины.
– Все равно будем обыскивать.
– Безусловно! Ведь я помню, что вы говорили.
Гектор Маккуин охотно предоставил в их распоряжение свои чемоданы.
– Наконец-то вы за меня принялись. – Он невесело улыбнулся. – Я, безусловно, самый подозрительный пассажир во всем поезде. Теперь вам остается только обнаружить завещание, где старик оставил мне все деньги, и делу конец.
Мсье Бук недоверчиво посмотрел на секретаря.
– Шутка, – поспешил сказать Маккуин. – По правде говоря, он, конечно, не оставил бы мне ни цента. Я был ему полезен – языки, знаете ли, и всякая такая штука, – но не более того. Если говоришь только по-английски, да и то с американским акцентом, тебя того и гляди обжулят. Я и сам не такой уж полиглот, но в магазинах и отелях могу объясниться по-французски, по-немецки и по-итальянски.
Маккуин говорил несколько громче обычного. Хотя он охотно согласился на обыск, ему, видно, было несколько не по себе.
В коридор вышел Пуаро.
– Ничего не нашли, – сказал он, – даже завещания в вашу пользу и то не нашли.
Маккуин вздохнул.
– Просто гора с плеч, – усмехнулся он.
Перешли в соседнее купе. Осмотр пожитков верзилы итальянца и лакея не дал никаких результатов.
Мужчины остановились в конце коридора и переглянулись.
– Что же дальше? – спросил мсье Бук.
– Вернемся в вагон-ресторан, – сказал Пуаро. – Мы узнали все, что можно. Выслушали показания пассажиров, осмотрели багаж, сами кое-что увидели. Теперь нам остается только хорошенько подумать.
Пуаро полез в карман за портсигаром. Портсигар был пуст.
– Я присоединюсь к вам через минуту, – сказал он. – Мне понадобятся сигареты. Дело это очень путаное и необычное. Кто был одет в красное кимоно? Где оно сейчас, хотел бы я знать. Есть в этом деле какая-то зацепка, какая-то деталь, которая ускользает от меня. Дело, повторяю, путаное, потому что его нарочно запутали. Сейчас мы все обсудим. Подождите меня одну минутку.
И Пуаро быстро прошел по коридору в свое купе. Он помнил, что в одном из чемоданов у него лежат сигареты. Сняв с полки чемодан, он щелкнул замком. И тут же попятился, в изумлении таращась на чемодан.
В чемодане на самом верху лежало аккуратно свернутое красное кимоно, расшитое драконами.
– Ага, – пробормотал он, – вот оно что. Вызов. Что ж, принимаю его.
Часть III
Эркюль Пуаро усаживается поудобнее и размышляет
Глава 1
Который?
Когда Пуаро вошел в вагон, мсье Бук и доктор Константин оживленно переговаривались. Вид у мсье Бука был подавленный.
– А вот и он, – сказал мсье Бук, увидев Пуаро, а когда тот сел рядом, добавил: – Если вы распутаете это дело, я и впрямь поверю в чудеса.
– Значит, оно не дает вам покоя?
– Конечно, не дает. Я до сих пор ничего в нем не понимаю.
– И я тоже. – Доктор с любопытством поглядел на Пуаро. – Честно говоря, я просто не представляю, что же нам делать дальше.
– Вот как… – рассеянно заметил Пуаро. Он вынул портсигар, закурил. Глаза его отражали работу мысли. – Это-то меня и привлекает, – сказал он. – Обычные методы расследования нам недоступны. Скажем, мы выслушали показания этих людей, но как знать, говорят они правду или лгут? Проверить их обычными способами мы не можем, значит, нам надо самим изобрести способ их проверить. А это требует известной изобретательности ума.
– Все это очень хорошо, – сказал мсье Бук, – но вы же не располагаете никакими сведениями.
– Я вам уже говорил, что располагаю показаниями пассажиров, да и сам я тоже кое-что увидел.
– Показания пассажиров мало чего стоят. Мы от них ничего не узнали.
Пуаро покачал головой:
– Я не согласен с вами, мой друг. В показаниях пассажиров было несколько интересных моментов.
– Неужели? – недоверчиво спросил мсье Бук. – Я этого не заметил.
– Это потому, что вы плохо слушали.
– Хорошо, тогда скажите мне, что я пропустил?
– Я приведу только один пример – показания первого свидетеля, молодого Маккуина. Он, на мой взгляд, произнес весьма знаменательную фразу.
– Это о письмах.
– Нет, не о письмах. Насколько я помню, он сказал так: «Мы разъезжали вместе. Мистеру Рэтчетту хотелось посмотреть свет. Языков он не знал, и это ему мешало. Я был у него скорее гидом и переводчиком, чем секретарем». – Он перевел взгляд с доктора на мсье Бука. – Как? Неужели вы так и не поняли? Ну, это уже непростительно, ведь всего несколько минут назад вам представился еще один случай проявить наблюдательность. Он сказал: «Если говоришь только по-английски, да и то с американским акцентом, тебя, того и гляди, обжулят».
– Вы хотите сказать… – все еще недоумевал мсье Бук.
– А вы хотите, чтоб я вам все разжевал и в рот положил? Хорошо, слушайте: мистер Рэтчетт не говорил по-французски. И тем не менее, когда вчера ночью проводник пришел по его вызову, ему ответили по-французски, что произошла ошибка и чтобы он не беспокоился. Более того, ответили, как мог ответить только человек, хорошо знающий язык, а не тот, кто знает по-французски всего несколько слов: «Се n’est rien. Je me suis trompe».[32]
– Правильно! – воскликнул доктор Константин. – И как только мы не заметили! Я помню, что вы особо выделили эти слова, когда пересказывали нам эту сцену. Теперь я понимаю, почему вы не хотели брать в расчет разбитые часы. Ведь без двадцати трех минут час Рэтчетт был мертв…
