Орсон Уэллс - Мистер Аркадин
«Не стоит». — сказал Тадеуш. Зачем он направил меня к этому жуткому старьевщику? В жизни я встречал немало гадких типов, но никто из них не производил на меня такого отвратительного впечатления, как этот дебелый поляк. Он держался учтиво и наклонился к моему лицу.
Он обращался со мной как со знатоком антиквариата и показывал свои жалкие сокровища с гордостью коллекционера. Я постарался поскорее вставить в разговор имя Софи. Вся моя заранее продуманная стратегия пошла прахом, ну да она все равно была шита белыми нитками. Мне хотелось как можно быстрей покончить дело с этим великаном. Ужасно хотелось выбраться на волю из этой адской дыры.
— Исключительный товар, уверяю вас. Всего сто десять гульденов.
Он сунул мне в руку старый телескоп, съеденный ржавчиной, который тут же стал разваливаться на куски. Один из них упал и закатился куда-то под дверь.
— Ничего, — поспешил успокоить меня Требич. — Это можно склеить.
Этот дурацкий предмет связал мне руки, и я не знал, как от него избавиться. Поляк вытащил еще какой-то пыльный пейзаж и начал вытирать его ладонью.
— Требич, — заговорил я со всей твердостью, на какую только был способен. — Я уже трижды спрашивал вас, знакома ли вам женщина по имени Софи.
Ответ последовал на удивление скоро.
— Софи Радзвейкз? Чудная женщина!
Я сердился на Мили за то, что она не смогла запомнить фамилию, которую Бракко пробормотал с последним дыханием. Теперь, услышав ее, я и сам мгновенно забыл. Можно было бы. извинившись, переспросить Требича, несмотря на кажущуюся рассеянность, он смотрел на меня столь же внимательно, как и я на него.
— Я, конечно, не знал ее лично, — продолжал он. жестом старой девы теребя свои паршивые волосы. Желтый череп его светился, как прогорклое масло.
— Погодите минутку. — оживился он вдруг, ловко пробираясь мимо каких-то неизвестных мне предметов. — Вот, чудненько подойдет в качестве футляра для вашею телескопа.
Он вытащил откуда-то кожаную сумку, разбухшую от сырости и набитую каким-то барахлом. Вытряхнул содержимое, с удовлетворением расправил и протянул мне.
— Так что же с ней случилось?
Мне не хотелось упускать нить разговора и пропасть в этом гиблом болоте, куда Требич пытался меня загнать.
— Где она?
Его бесцветные глазки ворочались в жирных складках век. Он обнажил зубы, которые удерживались во рту с помощью какого-то хитроумного металлического приспособления. Но его притворная масленая улыбка моментально исчезла, и в глазах появилась боль. Я видел этот взгляд у Профессора, у Аркадина. у всех, кто хотя бы на миг бывал обеспокоен сомнением или страхом. У всех, кроме Тадеуша.
— Где она? — переспросил он каким-то похоронным голосом. И вдруг' разразился смехом, сопровождая его таким жестом, будто что-то смахивал со стола. — А куда все мы деваемся в подобных случаях?
Он насильно повесил мне на плечо мерзкую заплесневевшую сумку.
— Вы хотя бы знаете, жива ли она?
Силы мои были на исходе. Я задыхался от раздражения и нетерпения.
— Ежели вы не желаете воспользоваться случаем, я могу продать телескоп без футляра, но он обойдется вам подороже.
О, как мне хотелось разбить эту лоснящуюся морду!
— Вы не ответили на мой вопрос, мистер Требич.
Он выскреб что-то из уха серым, длинным, как у китайца, ногтем мизинца.
— Так вы не берете мой телескоп?
Черт с ним, придется раскошелиться.
— Да я куплю, куплю, не беспокойтесь. Ну так что же вы мне наконец скажете?
Под столом, накрытым скатертью, что-то зашевелилось. Это кошка, я заметил серую лапу, играющую бахромой. Требич наклонился и взял ее, приговаривая что-то на идише. А потом, не меняя тона, почесывая кошачий затылок, вздохнул и сказал:
— Ах, эти девушки! Кто бы мог подумать! До чего же они были очаровательные! И они-то сгубили Софи. Да, они ее и сгубили.
Он продолжал играть с кошкой, которая царапала отвороты халата. Он прерывал свой монолог шутливыми выговорами и ласковыми похвалами, обращенными к ней.
— Вообразите, мой дорогой, эти маленькие дряни, оказывается, были подосланы полицией. Ах, ты так, ты так — испортишь ведь халат! Да, полицией. Паршивка, погляди, что ты наделала! — Он отшвырнул визжавшую кошку на пол. — Они действовали под видом учениц в ее школе танцев, знаете ли.
Я отчаянно пытался понять, что он мелет. Какая-то липовая танцевальная школа в Варшаве, которую держала Софи. Что за этим скрывалось? Полиция внедрила туда своих агентов. И что же они обнаружили? Я пытался как-то упорядочить сведения, которые сообщал Требич, и это злило меня еще больше, чем его молчание.
— Может быть, вас заинтересует этот прелестный аквариум, замечательная вещь для тропических рыбок.
Он извлек из кучи тряпья и спутанных лент тусклый от грязи стеклянный сосуд.
— Спасибо. Я беру телескоп.
— Но вы не заплатили.
Он со вздохом спрятал аквариум.
— Жаль. Ну ладно, у вас теперь будет хотя бы телескоп.
Я решил проявить твердость.
— Требич, я готов купить вашу информацию. Если она будет того стоить, я заплачу столько, сколько вы хотите. Понятно? Цена зависит от вас.
Он подтянул складки своего одеяния вокруг шарообразного живота и одарил меня взглядом оскорбленного отца семейства.
— Сэр, я давно поставил себе за правило никому и ни при каких обстоятельствах не давать никакой информации. Никому, понятно? Даже о мертвых. И естественно, не собираюсь изменять этой привычке на склоне лет. При моей профессии следует соблюдать осторожность.
Чем он вообще жил? Скупал краденое? Но кто же ему доверится? Разлагается себе потихоньку в этом хламе. И небось серьезно себя воспринимает, разыгрывая передо мной величие.
А может, он все это делает ради собственного развлечения?
— Видите ли, вы ведь ничего не взяли, кроме телескопа.
Мое лихорадочное нетерпение перешло в тупое уныние.
— Телескоп… и аквариум… весь магазин. На кой черт мне все это, если Софи мертва?
— Кто вам сказал, что она мертва?
Я вновь обрел почву под ногами.
— Но ведь никто не говорил, что она жива.
Что все-таки было ему известно? Временами мне казалось, что он тянул этот разговор скуки ради, из удовольствия пообщаться с человеком, относящимся к нему серьезно; а иногда наоборот — что его громадный восковой череп набит воспоминаниями.
— Я помню лишь, что, когда шайка распалась, она уехала.
Шайка, членом которой был Аркадин? Или тот парень, что стал Аркадиным? И что за шайка? Я пошел ва-банк:
— Белое рабство?
Перед войной Варшава была европейским перекрестком. Белых рабынь переправляли через нее в Южную Америку — молодых евреек из Польши и Прибалтийских стран. Требич покачал головой, углубившись в воспоминания. Серые зубы покусывали толстые мягкие губы.
