Эрл Гарднер - Дело о племяннице лунатика
– Что вы имеете в виду?
– Он претендует на половину того, что я получу, в случае если выиграю процесс. Я же не хочу платить ему, пока меня не вынудят к этому. Разве вы не видите? Мой муж сейчас не в том положении, чтобы успешно со мной бороться.
– А почему бы и нет?
– Потому что он нуждается в моих показаниях. Если я смогу снять с него обвинение в убийстве, доказав его невменяемость, то дело о разводе теряет всякий смысл. В этом случае, раз я остаюсь его женой, меня назначат опекуном над его имуществом.
– Все это мне ясно, – ответил Мейсон, – но я не намерен обсуждать подобное в отсутствие вашего адвоката.
– Но почему?
– Профессиональная этика!
– Не вижу, почему вы не можете обсудить мои показания.
– Ваши показания я могу обсудить, но не могу обсуждать ничего, что связано с делом о разводе.
– Сдается мне, мистер Мейсон, что вы очень, очень осторожны… и излишне щепетильны.
– Каков есть.
На ее лице не отразилось никаких признаков раздражения, но она буквально превратила сигарету в бесформенную массу, когда тушила ее в пепельнице.
– Слишком, слишком этичны, хотя, черт подери, это вам вовсе не свойственно, – вырвалось у нее, и, встав со стула, она сразу направилась к выходу, даже не удостоив Мейсона прощальным взглядом.
Глава 14
День клонился к вечеру. В большом здании, где располагался офис, раздавались звуки лихорадочной активности, вызванной концом рабочего дня. Стенографистки, озабоченные тем, чтобы поскорее попасть домой после изнурительной работы, гулко стучали каблучками по выложенному плитками полу коридора. Эти звуки, повторяющиеся день за днем, стали привычными. Сначала они возникали на расстоянии, затем усиливались по мере приближения к двери Мейсона и наконец обрывались перед застекленной дверью, ведущей на лестницу. Хлопали двери лифта, коридор на мгновение освобождался от скопившихся в нем людей, но только затем, чтобы вновь наполниться звуками шагов. В момент, когда стрелки часов приблизились к пяти, шум достиг апогея. К половине шестого в здании воцарилась тишина. Источник доносящихся теперь до ушей адвоката звуков перемещался на улицу, где раздавались автомобильные гудки и слышался гул дорожного движения. Перри Мейсон мерил шагами офис, заложив пальцы за отвороты жилета, наклонив в раздумье голову. Судя по всему, звуки улицы его не отвлекали. Дверь офиса бесшумно открылась; Делла Стрит на цыпочках прошла к своему столу и уселась в ожидании.
Мейсон едва взглянул на нее.
– Ступай домой, Делла, – сказал он, – здесь тебе нечего делать.
– Я останусь. – Она покачала головой. – Вдруг что-то подвернется.
Кто-то забарабанил костяшками пальцев по двери, выходящей в коридор. Она вопросительно взглянула на Мейсона, и тот кивнул в ответ. Истолковав кивок как согласие, Делла быстро пересекла комнату, чтобы открыть дверь. Вошел Пол Дрейк и сказал:
– Благодарю, Делла. – Затем бросил быстрый взгляд на Мейсона: – Приступил к очередному марафону на своих двоих, Перри?
– Пытаюсь вышагать решение этого проклятого дела.
– Ну, – заметил Дрейк, – возможно, мне удастся несколько упростить ситуацию. Я проверил этот звонок к миссис Дорис Салли Кент. Он был сделан из зала почтамта станции Пасифик-Грейхаунд. Разговор начался в три часа одну минуту и закончился спустя три с половиной минуты. Заказ делал Мэддокс на свое имя, с указанием имени абонента.
– Сделай копии записей, – приказал Мейсон. – Ты продолжаешь следить за миссис Кент?
– Да. Что ей было нужно здесь?
– Хотела, чтобы мы ей дали участок земли, да еще огороженный забором.
– Что ты имеешь в виду? – спросил, как всегда нараспев, Дрейк.
– А то, что она хотела, чтобы я не только согласился не оспаривать ее действия, но и дал ей возможность отменить дело о разводе и взять под свою опеку имущество Кента на правах его жены. Взамен пообещала под присягой дать необходимые показания, чтобы признать его недееспособным. Это, конечно, упростило бы нам защиту Кента в деле об убийстве.
Дрейк протянул:
– Как мило с ее стороны, не правда ли?
– Весьма.
– Разве дело против Кента не зиждется в основном на косвенных уликах? – спросила Делла Стрит.
Дрейк вытащил блокнот из кармана.
– Дункан, – ответил он, – дал интервью для газет. Он клянется и божится, что заметил лунатика в патио в три часа ночи. Утверждает, что тот, кого он увидел, был Кент и что якобы этот Кент держал в руке что-то блестящее. По его словам, это вполне мог быть нож, хотя он и не решается утверждать это категорически.
Делла Стрит негодующе прервала:
– Как же он выкрутится на суде, если изменил свои прежние показания?
– Очень просто, – ответил Мейсон. – Заявит во всеуслышание, что когда первый раз давал показания, то немного запутался и поэтому назвал время то ли пятнадцать минут первого, то ли три часа, и что я неправильно его понял, и что он боялся с определенностью назвать лунатика Кентом, не желая быть превратно истолкованным, но чем больше он думал над этим, тем более убеждался, что это был Кент, и что неважно, превратно истолкуют его мотивы или нет, но это его долг – говорить правду. При перекрестном допросе он сделает еще целую кучу весомых добавлений.
– Вы хотите сказать, что он собирается дать заведомо ложные показания?
– Нет, старый индюк будет считать, что говорит чистую правду. Ладно, черт с ним и со всем этим! Но вот телефонный звонок позволит мне разнести его по пням и по кочкам. Он не спал в три часа утра.
– Есть ли шанс, что Мэддокс заказал разговор, не поставив Дункана в известность?
– Я так не думаю. Слишком маловероятно! Тот факт, что они утром совещались, доказывает, что Мэддокс даже и не пытается утаить что-то от Дункана. Я подумал было, что Мэддокс вообразил, что может обойтись и без него, но это не вяжется с другими фактами.
Дрейк снова взглянул в блокнот.
– Есть и еще кое-что, – сказал он. – Ты знаешь, в какое время Харрис, как он утверждает, заметил, что ножа нет в ящике буфета?
– Где-то вечером, – заметил Мейсон, – я не знаю, когда точно. А в чем дело?
– В том, – ответил Дрейк, – что, думаю, теперь мы сможем доказать, что нож был в ящике.
– Как?
– Благодаря дворецкому. Один из моих людей представился ему как репортер и переговорил с ним. Он чуть не лопнул от важности и с готовностью выложил все, что только знал. Дворецкий сказал, что, прежде чем уйти к себе в комнату, он прошел к буфету в поисках какой-то вещи и отчетливо помнит, что в это время нож был на своем месте в ящике.
– Во сколько это было?
– Он не мог сказать точно. Уже после того, как вымыли посуду и убрали. Но посуды было много, и времени на это ушло немало, так что он полагает, уже после отъезда Харриса в Санта-Барбару. Если этому верить, то выходит, что, возможно, ножа и не было в ящике, но его положили туда, когда племянница Кента запирала замок.
