Жорж Сименон - Судьба семьи Малу
— Оказывается, мой отец был очень болен, — прошептал он.
Она не понимала. Быть может, думала, что если Малу уже нет в живых, то теперь не важно, был он болен или нет.
— У него был рак горла. Он узнал об этом за два часа до того, как покончил с собой.
— Вы думаете, он потому и сделал это? Давайте выпейте стаканчик! Это вас подбодрит. Она подала ему рюмку рома.
— Ужас какой-то, сколько больных на земле! Особенно в нашем возрасте. Вам, к счастью, еще рано об этом думать. А вот мой муж, смотрите! С виду он силен, как бык… Но вот уже год, как ему нужно оперировать мочевой пузырь, аденому, как говорят доктора. Бывают дни, когда он, простите, не может мочиться, и ему приходится вставлять резиновую трубку. Он боится операции. Не хочет, чтобы его усыпляли, говорит, что не проснется. С тех пор он и стал с удовольствием выпивать. Когда вы видите его Здесь, внизу, он выглядит хорошо, но уверяю вас, что ночью, когда он мучается над своим ночным горшком, он становится как маленький ребенок… Пейте, господин Ален! Рак, конечно, вещь серьезная. У меня была двоюродная сестра, так вот, она умерла от рака груди, оставив троих малышей. Если у него в самом деле был рак, может быть, в конце концов он поступил правильно. Но точно ли это был рак?
— Точно.
— Идите садитесь за стол. Для начала я вам сделаю яичницу с ветчиной… И не думайте больше обо всем этом. Сил не хватит переживать из-за тех, кто жив, и тех, кто умер.
Он позволил втолкнуть себя в зал, где за столом под люстрой сидели только два коммивояжера. Рыжий секретарь суда еще не пришел. На стуле, свернувшись клубком, спала кошка, и служанка в белом переднике, самая симпатичная, Ольга, стояла возле серванта.
— Вам обязательно нужно поесть. А то еще станут говорить, что постояльцы у меня худеют… Обслужи его как следует, Ольга. И принеси ему бутылку закупоренного вина.
Любопытно! Вся эта болтовня, из которой он не мог бы повторить ни одного слова, которую почти не слушал, словно усыпила его. Он не чувствовал больше острой боли, у него не появлялось больше отчетливых мыслей. Он только ощущал недомогание.
— Бедный папа…
И, макая хлеб в суп, он представлял себе отца в кабинете доктора Лашо, отца, который хорохорится и веселым голосом спрашивает: «Да или нет?»
Значит, ответом было «да»… А если бы он был здоров, продолжал бы упорно бороться? Продолжал бы бороться, чтобы содержать этот огромный дом, эту бездонную бочку, ради всех этих людей, которых на протяжении долгих лет он ограждал от жизненных тягот, ради своей жены, ради Корины, ради него самого, Алена, который преспокойно ходил в коллеж и никогда не полюбопытствовал узнать, каким человеком был его отец.
Ответом было «да». И теперь на каждой двери красовалась печать, и строительные площадки были закрыты, и все дела перешли в руки главных держателей акций. И все журналисты зашевелились, как крабы, и каждое утро газета печатала о нем подлые статейки.
Ответом было «да», и у него не оставалось даже нескольких тысяч франков наличными, свежих денег, как он говорил в те дни, когда ему везло, не оставалось денег на лечение, на необходимую операцию.
Он знал, что эти операции, в общем, ничего не дают после них не выздоравливают, а они только оттягивают конец на несколько месяцев.
Выйдя от врача, он не вернулся домой. Да и с кем он мог поделиться? Что бы он там стал делать?
Он пошел к графу д'Эстье и, может быть, все тогда и поставил на карту, может быть — он ведь был суеверный — подумал, поднимая молоток у дверей: «Если это удастся, я буду продолжать!»
Но это не удалось. С Эстье невозможно договориться. Эстье же не мог себе представить, что его посетитель, выхватив пистолет, сейчас нажмет курок.
На улицу! На улицу, откуда он начал свой жизненный путь. Эжен Малу предпочел покончить с собой на улице, может быть, потому, что она была для него теплее, роднее, доброжелательней, чем его собственный дом.
— Ну как, мой милый? — спросила Мелани. — Понравилась вам яичница? Она зажарена специально для вас. Вы должны съесть ее всю, потом будет тушеная телятина, как в тот день, когда вы поселились здесь…
Ему хотелось взять Мелани за руку и поблагодарить. Он как в тумане видел лица коммивояжеров. И все-таки он съел все, что она ему принесла, даже выпил вино, не отдавая себе в этом отчета, время от времени всхлипывая.
Наверное, в подобных ресторанчиках его отец любил встречаться со своим старым товарищем Бургом?
— Видите, дело пошло на лад. Теперь, если вы меня послушаетесь, то ляжете спать с горячей грелкой. Ольга, положи ему в кровать горячую грелку. Утро вечера мудренее.
Не мог же он расцеловать ее при всех! Он смущенно удалился, неловко поздоровался с двумя коммивояжерами и медленно поднялся по лестнице.
Ольга принесла ему грелку и сказала:
— Знаете, мне это тоже знакомо. Всего четыре месяца назад у меня умерла мама. Не хотите чайку или чего-нибудь горяченького, чтобы заснуть?
Он отказался, поблагодарил, закрыл дверь на засов, потом лег, уверенный, что не сможет заснуть. Один раз даже пошевелил языком во рту, чтобы удостовериться, что у него нет рака.
Ему представились м-ль Жермена, которая в тени, на тротуаре всегда одним и тем же жестом брала под руку свою старушку мать. Он снова увидел супругов Фукре, г-на Фукре с трубкой в зубах, г-жу Фукре в переднике в мелкую голубую клетку, но ему не удалось воссоздать черты Жозефа Бурга, хотя с минуту он безуспешно пытался это сделать, потом, без всякого перехода, он провалился в сон.
Когда в десять часов Мелани, поднявшись по лестнице, чтобы лечь спать, приложилась ухом к замочной скважине, в комнате Алена слышалось только ровное дыхание.
Глава 7
Случай с дверью произошел в среду утром. Было холодно, дул пронизывающий ветер, и с беспокойно-серого, низко нависшего неба вот-вот готов был повалить мокрый снег.
В десять часов снега еще не было. Ален слышал голоса двух невесток на лестничной площадке второго этажа. Маленькая худышка, жена Альбера, спрашивала у другой:
— Тебе ничего не нужно у Лекера?
— Нет. Впрочем, мне все равно придется выйти после обеда.
И г-жа Жамине спустилась. Она прошла по коридору мимо открытой двери — Ален мельком видел, как она надевала перчатки, — и тут, без видимой причины, она демонстративно закрыла эту дверь.
Ален был этим так удивлен, что повернулся к м-ль Жермене. А секретарша смотрела на Альбера Жамине, который делал вид, что ничего не видит и не слышит.
Когда жена Альбера уже семенила по двору к воротам, Ален заметил, что она, видимо, что-то забыла и повернула обратно, но не к входу в квартиру, а в контору.
— Здравствуйте, мадмуазель Жермена, — сказала она, проходя мимо машинистки и направляясь к столу мужа, которому хотела что-то сказать.
