Гастон Леру - Дама в черном
Миссис Эдит имела жестокость прервать эту пламенную речь старого Боба, объявив ему, что князь Галич, занявшийся раскопками в гроте Ромео и Джульетты, должно быть, сделал совершенно сенсационное открытие, потому что на следующий день после отъезда старого Боба в Париж она видела, как он проезжал мимо форта Геркулес, держа в руках небольшой ящичек, который и показал ей со словами: «Вот здесь, госпожа Ранс, у меня сокровище, настоящее сокровище». На все ее расспросы он не отвечал, поддразнивая ее и говоря, что хочет сделать сюрприз старому Бобу по его возвращении! В конце концов князь Галич признался, что ему удалось найти «самый древний череп человека». Не успела Эдит произнести эту фразу, как страшный гнев исказил черты старика Боба, и он закричал:
– Это неправда!.. Самый древний череп находится у старого Боба! Это череп старого Боба! Маттони! Маттони! Вели принести сюда мой чемодан!.. Скорее!..
Как раз в этот момент Маттони пересекал двор Карла Смелого с багажом старого Боба на спине. Он повиновался профессору и внес чемодан в столовую. Старый Боб, достав связку ключей, бросился на колени и из чемодана, в котором в полном порядке были уложены вещи и белье, вытащил футляр для шляпы, а из футляра — череп, который и поставил на стол среди наших чашек для кофе.
– Вот он, самый древний череп человечества, — сказал он. — Это череп старого Боба!.. Поглядите-ка на него!.. Вот он! Старый Боб никуда не ездит без своего черепа!..
Он взял его и принялся гладить, причем его толстые губы растянулись в широкой улыбке. Если вы представите себе, что старый Боб неважно говорил по-французски и произносил слова наполовину на английский, наполовину на испанский манер, вам станет ясна вся сцена. Мы с Рультабием не могли больше сдерживаться и покатывались со смеху. Тем более что свои разглагольствования старый Боб прерывал возмущенными вопросами о причине нашей веселости. Его гнев имел у нас еще больший успех. Госпожа Дарзак тоже смеялась до слез, так как, действительно, трудно было вообразить себе что-нибудь более смешное, чем старый Боб с его древнейшим черепом.
Внезапно старый Боб стал серьезен. Он поднял череп правой рукой и, указывая пальцем левой руки на лоб предка, заявил:
– Глядя на череп сверху, мы видим ярко выраженную пятиугольную форму, обусловленную значительным развитием теменных шишек и выпуклостью затылочных покровов! Ширина лица определяется развитием скуловых сочленений… Тогда как в черепе троглодитов с Красных Скал что я вижу?..
Я не могу сказать, что он увидел в черепе троглодитов, так как я не слушал его больше — я смотрел на него. И мне уже не хотелось смеяться. Он показался мне отвратительным, ужасным, неестественным, как старый актер, с его наигранной веселостью и плохого сорта наукой. Я не спускал с него глаз. Мне показалось, что его волосы шевелятся! Да, как шевелится парик! Меня вдруг охватила мысль о Ларсане; я уже был готов заговорить, но тут под мой локоть проскользнула рука, и Рультабий отвел меня в сторону.
– Что с вами, Сенклер? — спросил молодой человек встревоженно.
– Друг мой, — отозвался я, — я не скажу вам, потому что вы опять будете смеяться надо мной…
Рультабий увлек меня к западному валу. Тут, осмотревшись вокруг и убедившись, что мы совершенно одни, он произнес:
– Нет, Сенклер, нет… я не буду смеяться над вами. Вы правы, предполагая, что он повсюду. Если его и не было несколько минут тому назад, возможно, что он есть сейчас… О! Он сильнее, чем камни!.. Он сильнее всего!.. И я буду счастлив, если эти камни помешают ему войти… Сенклер, я чувствую его присутствие!..
Я сжал руку Рультабия, так как у меня — странное дело — было то же ощущение… я чувствовал на себе взгляд Ларсана… я слышал его дыхание… Когда возникло это ощущение? Мне казалось, что с прибытием старого Боба… Я с беспокойством сказал Рультабию:
– Старый Боб?
Он не ответил. Спустя несколько мгновений он произнес:
– Через каждые пять минут берите себя правой рукой за левую и спрашивайте: «Ты ли это, Ларсан?» Когда вы ответите себе, не будьте слишком уверены, потому что он, может быть, солгал вам и уже сидит в вашей шкуре, хотя вы еще об этом и не подозреваете!
С этими словами Рультабий оставил меня одного на западном валу. Здесь меня и нашел папаша Жак, который принес мне телеграмму. Прежде чем прочесть ее, я заметил ему, что он хорошо выглядит, хотя, как и все мы, он провел ночь без сна. Жак объяснил мне, что удовольствие видеть свою госпожу счастливой делало его моложе на десять лет. Затем он попытался расспросить меня о причинах странного караула, а также исключительных мер предосторожности, принятых для того, чтобы не впускать посторонних. Жак даже прибавил, что, если бы этот ужасный Ларсан не умер, он мог бы подумать, что опасаются его возвращения.
Я ответил ему, что сейчас не время рассуждать и что, если он честный малый, его долг, как и всех других слуг, стоять на своем посту, не пытаясь ни в чем разобраться и тем более что-либо оспорить. Он поклонился мне и удалился, покачивая головой. Очевидно, старика сильно заинтересовало происходящее, и я был доволен, что он подумывает о Ларсане, занимая столь ответственный пост, как северные ворота; он также едва не стал жертвой Ларсана и не забыл этого.
Я не спешил вскрывать телеграмму; впрочем, я сильно заблуждался на ее счет, так как она оказалась в высшей степени интересной. Мой парижский друг, однажды уже известивший меня о Бриньоле, сообщал, что вышесказанный Бриньоль покинул Париж накануне вечером. Он уехал с поездом в десять часов тридцать пять минут. Как писал мой друг, были все основания предполагать, что Бриньоль взял билет на Ниццу.
Но зачем Бриньолю ехать в Ниццу? Что ему там делать? Вот вопросы, которые я задавал себе и которые в приливе самолюбия не обсудил с Рультабием, в чем потом сильно раскаивался. Последний посмеялся надо мной, когда я показал ему первую телеграмму с известием, что Бриньоль не выезжал из Парижа, что я решил не делиться с ним второй, извещавшей о его отъезде. Раз Бриньоль был ему неинтересен, я не стану больше приставать к нему с этим! Рассуждая таким образом, я с самым безразличным видом подошел к Рультабию, находившемуся во дворе Карла Смелого. Он был занят укреплением дубовой крышки колодца с помощью железных брусьев: если бы колодец и сообщался с морем, то, кто бы ни пытался проникнуть в замок этим путем, приподнять крышку уже не представлялось возможным.
Рультабий обливался потом, засучив рукава, с тяжелым молотком в руках. Я находил, что он уж слишком старается над таким сравнительно простым делом, и не мог удержаться, чтобы не высказать ему этого. О, глупец, который не видит дальше своего носа! Неужели так трудно было угадать, что этот мальчик изнурял себя добровольно и отдавался физической усталости лишь для того, чтобы забыть горе, сжигавшее его отважное сердце? Но нет! Я понял это лишь через полчаса, застав его распластавшимся на камнях полуразрушенной часовни в тяжелом сне и уловив сорвавшееся с его губ слово, простое слово, которое сразу объяснило мне состояние его души: «Мама!» Рультабий видел во сне даму в черном!.. Быть может, он видел, что целует ее, как целовал прежде, когда был ребенком. Я приостановился на минуту, с беспокойством спрашивая себя, следует ли оставлять его здесь и не выдаст ли он случайно во сне свою тайну? Но, облегчив этим восклицанием свою душу, он стал мирно и звонко похрапывать. Мне думается, что с тех пор, как мы приехали из Парижа, Рультабий в первый раз по-настоящему спал.
