Марджори Эллингем - Смерть призрака
— Так ваш рисунок тоже исчез? — тупо переспросил Кэмпион, казалось потерявший от огорчения способность соображать.
— Полностью. — Макс волнообразно потряс руками в воздухе. — Совершенно таким же образом. Смешно, правда?
— Занятно! — буркнул Кэмпион.
Беседу прервало появление испуганного и болезненного на вид подростка, одетого в некое карикатурное подобие собственного костюма Макса.
— Это мистер Грин, который упаковывает наши картины, — произнес Макс с таким видом, будто представлял редкого гостя или особо привилегированную персону. — Мистер Грин, вы уже слышали о наших трудностях? — осведомился он любезно.
Подросток выглядел ошеломленным.
— Я не могу понять, как могло это получиться, мистер Фастиен! Рисунок был в полном порядке, когда я его упаковывал…
— Вы уверены, что он был там? — Макс сверлил мальчика своими блестящими, похожими на бусинки, глазами.
— Там, сэр? Где, сэр?
— Я подразумеваю, — отчеканил Макс, не изменяя любезного выражения лица, — я подразумеваю, милый мистер Грин, уверены ли вы точно, что рисунок был наклеен на картон и что именно его вы так тщательно упаковали и отослали мистеру Кэмпиону?
Бледные щеки подростка заалели.
— Конечно, естественно, сэр! Я же не спятил, я имею в виду… да, я уверен — рисунок был там, мистер Фастиен!
— Ну вот, Кэмпион, — повернулся к гостю Макс с видом фокусника, готового распахнуть свою черную мантию.
Кэмпион посмотрел на мальчика.
— А что было с пакетом после того, как вы его упаковали? — спросил он. — Отправили ли вы его сразу?
— Нет, сэр! Я понял так, что вы сами не хотели его немедленной отправки, поэтому он остался лежать на вешалке в комнате под лестницей, где мы завариваем чай. Он пролежал там около недели…
— В комнате, где вы завариваете чай, мистер Грин? — холодным тоном переспросил Макс.
Подросток, которому, как подумал Кэмпион, было не больше четырнадцати лет, сжался, как от боли.
— Ну да, в комнате, где мы моем руки, сэр! — пробормотал он.
— Вы хотите сказать, в уборной для служащих? — с ледяным изумлением уточнил Макс. — Прекрасный рисунок, принадлежавший мистеру Кэмпиону, пролежал около недели на вешалке в уборной для персонала? Ну конечно же, мистер Грин, вы ошиблись?
— Да, должно быть он пролежал еще где-нибудь, — пролепетал несчастный мистер Грин, оказавшийся на грани обморока под давлением чудовищной мешанины из несправедливости и необъяснимости.
— Я понимаю, — все так же холодно отметил Макс, — но тогда в течение недели любой человек в любое время мог проделать что угодно с чудным рисунком, принадлежавшим мистеру Кэмпиону! Что, собственно, и произошло, мистер Грин!..
Мистер Грин удалился, совершенно уничтоженный, а Макс повернулся к Кэмпиону с унылым жестом.
— Вот вам и персонал! — сказал он. — Вот вам и работнички!
Мистер Кэмпион вежливо улыбнулся, но его светлые глаза за стеклами очков глядели озабоченно. Перед лицом этого нового поворота событий то, что произошло в Литтл Вэнис, начинало отдавать особым, крайне настораживающим внутренним содержанием.
Поначалу он действительно был склонен многое отнести за счет повышенной впечатлительности Линды. Но теперь он и сам был готов допустить, что затеян некий весьма неприятный заговор. И хотя несомненно имелись собиратели коллекций, готовые приобрести работы трагически погибшего художника, но вряд ли кто-нибудь из них был бы способен пойти на прямое воровство, да к тому же еще на похищение изношенных тряпок убитого!
С другой стороны, в привычной ему обстановке Макс, как оказалось, выглядит значительно более любопытной и сложной личностью, нежели в доме Лафкадио. И его несколько эксцентричная манера общения кажется в его собственной галерее куда более органичной.
Мистер Кэмпион, которому было свойственно составлять суждение о людях без всяких претензий на то, чтобы считаться знатоком в этой области, стал приглядываться к Максу с новым интересом. Он даже сказал себе, что инспектор Оутс, скорее всего, недооценил его.
Как раз в этой точке его размышлений в помещение впопыхах вбежал упитанный и интеллигентный мистер Айзадор Леви, который шепнул несколько слов своему патрону.
Кэмпион заметил, как загорелись маленькие темные глазки Макса.
— Так он уже здесь? — спросил он взволнованно. — Я немедленно отправляюсь к нему!
Мистер Кэмпион заторопился. Он почувствовал, что несколько затянул свой визит, отдавшись размышлениям об удивительном впечатлении от галереи в целом и от озарений, его посетивших только что.
— Я загляну к вам позднее, — сказал он, собираясь откланяться, — или, быть может, вы сами мне позвоните?
— Мой дорогой друг, не уходите! — абсолютно искренне попросил Макс. — У меня свидание с клиентом, — он понизил голос, — это сэр Эдгар Бервик, да, да, политический деятель. Он вбил себе в голову, что является большим знатоком фламандской живописи. — Макс просунул руку под локоть Кэмпиона и увлек его прочь из зала, вполголоса продолжая рассказывать: — Он довольно любопытен. Ему хочется приобрести что-нибудь для своей коллекции фламандской живописи, и мне, кажется, есть что ему предложить. Пойдемте, пойдемте со мной! Вы должны его услышать! Это весьма поучительно и полезно для вас. Я настаиваю на этом! Кроме того, — добавил он, внезапно изобразив откровенность, — я гораздо удачнее действую при наличии аудитории. Вы же изучаете психологию, не так ли? Это будет весьма интересный пример для вас.
Последовав за Максом в зал меньших размеров, где также размещались экспозиции галереи, Кэмпион обнаружил, что процесс обработки клиента уже, собственно говоря, идет.
Высокое удлиненное помещение с верхним освещением и некрашенными деревянными панелями стен было вполне подготовлено для процедуры. Картина покоилась на мольберте, установленном в дальнем конце комнаты, где имелось, кроме нее, единственное цветовое пятно, образованное длинной бархатной гардиной, изящно драпирующей двери. По счастливому дизайнерскому наитию живой синий цвет, главенствующий в картине, отзывался как эхом в этой гардине. Впечатление, производимое этой «перекличкой», было очень приятным.
Когда Кэмпион скромно вошел в зал вслед за Максом, сэр Эдгар уже стоял перед картиной, склонив набок свою голову, увенчанную серой шевелюрой.
Это был уже немолодой человек, крупный и величественный. На его розовом лице царило привычно важное выражение. Он выглядел в этот момент как персона, полностью отдающая себе отчет в значительности происходящего и вполне умудренная собственным опытом.
