Жорж Сименон - Коновод с баржи «Провидение»
Это было так очевидно! Разве сам Мегрэ не понял бы этого сразу, если бы его сомнения не были на короткое время направлены на обитателей яхты.
— Почему вы мне ничего не сказали?
Ответ оказался достойным диалога между сэром Лэмпсоном и следователем в Дизи.
— Я хотел доказать сам, — сказал полковник.
Этого было достаточно, чтобы выразить презрение к полиции.
— Что вы скажете о моей жене?
— Как вы сами сказали, как сказал и Вилли Марко, ваша жена была прелестной женщиной.
Мегрэ говорил без иронии. Он прислушивался к разговору. Из конюшни доносился приглушенный шепот хозяйки, и казалось, что она утешает больного ребенка.
— Когда она вышла замуж за Даршамбо, ей уже хотелось жить в роскоши. И, конечно, из-за нее бедный врач, каковым был тогда Жан, помог умереть своей тетке. Я не хочу сказать, что она была сообщницей. Я говорю, что он сделал это — ради нее. И она знала об этом, почему и поклялась на суде, что поедет вслед за ним. Прелестная женщина! Но это не то же самое, что героиня. Желание жить красиво было сильнее. Вы должны понять это, полковник.
Светило солнце, и одновременно дул ветер. На небе собрались угрожающие облака. С минуты на минуту мог хлынуть теплый весенний ливень.
— С каторги возвращаются редко. А она была красива. Все удовольствия были ей доступны. Стесняла ее только фамилия. И вот на Лазурном берегу, где она в первый раз встретила поклонника, готового жениться на ней, ей пришло в голову потребовать в Мулене выписку о рождении кузины, которую она помнила. Это нетрудно. Настолько нетрудно, что теперь поднимается вопрос о том, чтобы ставить на документах записи гражданского состояния отпечатки пальцев новорожденных. Она развелась с первым мужем. Стала вашей женой. Прелестная женщина! И я уверен, добрая. Иногда в душе ее разгорался огонь и толкал ее на необъяснимые поступки. Я уверен, что она последовала за Жаном не из-за его угроз. Она хотела просить у него прощения. В первый день, укрывшись в конюшне, где стоит неистребимый запах, ей, наверное, было приятно сознавать, что она искупает свою вину. То же испытывала она на суде, когда кричала, что поедет за мужем в Гвиану. Бывают такие прелестные существа, у которых первый порыв души — от доброты. Они сотканы из добрых намерений. Но только жизнь с ее низостями и компромиссами оказывается сильнее.
Мегрэ говорил с воодушевлением, но не переставая прислушиваться к звукам, доносившимся из конюшни. И следил за движением судов, входивших в шлюз или выходивших из него.
Полковник стоял перед ним с поникшей головой. Потом он поднял ее и впервые за все время посмотрел на Мегрэ с очевидной симпатией, может быть, даже со сдержанным волнением.
— Пойдемте выпьем, — предложил он, указывая на яхту.
Люкас стоял в стороне.
— Вы дадите мне знать, — бросил ему комиссар.
Они понимали друг друга с полуслова. Инспектор остался бродить вокруг конюшни.
«Южный Крест» был в порядке, как будто ничего не произошло. В каюте на переборках из красного дерева — ни пылинки. На столе бутылка виски, сифон и стаканы.
— Оставайтесь на палубе, Владимир.
В отношении Мегрэ к обитателям яхты появилась теплота. Сейчас он пришел на «Южный Крест» не затем только, чтобы окончательно приблизиться к правде. Сам он был теперь не так напорист и груб, как в первый раз.
И полковник обращался с ним так, как недавно с г-ном Клерфонтеном де Ланьи.
— Он скоро умрет, правда?
— С минуты на минуту. Он и сам знает об этом со вчерашнего дня.
Из сифона с шипением брызнула газировка.
Сэр Лэмпсон торжественно произнес:
— Ваше здоровье!
И Мегрэ выпил с не меньшим удовольствием, чем хозяин яхты.
— Почему он ушел из больницы?
Разговор шел в замедленном темпе. Прежде чем ответить, комиссар огляделся, примечая в каюте малейшие детали.
— Потому что…
Пока он искал нужные слова, полковник уже наполнил бокалы.
— Человек, порвавший все нити, связывавшие его с прошлым, со своим прежним «я»… Должен же он привязаться к чему-нибудь! У него была его конюшня, царивший там запах, лошади, горячий кофе, который он глотал в три часа утра, а потом шел с лошадьми до самого вечера. Это был его мир, его нора, полная животного тепла.
Мегрэ в упор посмотрел на полковника. Тот отвернулся.
Комиссар взял свой стакан и добавил:
— Бывают разные норы. Иные пахнут виски, одеколоном, женщинами. В них гоняют пластинки и…
Мегрэ замолчал и выпил. Когда он поднял голову, сэр Лэмпсон уже успел осушить третий стакан и теперь, глядя на гостя мутными большими глазами, протягивал ему бутылку.
— Спасибо, довольно, — запротестовал Мегрэ.
— Прошу вас… Мне это нужно.
Полковник посмотрел на Мегрэ дружески, почти ласково.
— Моя жена… И Вилли…
И тут острая боль пронзила сердце комиссара. Разве сэр Лэмпсон не был так же одинок и растерян, как Жан, умирающий в своей конюшне? А ведь рядом с коноводом его лошади и матерински пекущаяся о нем бельгийка.
— Пейте. Прошу вас… Вы джентльмен…
Англичанин почти умолял. Он смущенно протянул стакан. Было слышно, как Владимир расхаживает по палубе.
Кто-то постучал. За дверью послышался голос Люкаса:
— Комиссар!
И распахнув дверь, инспектор добавил:
— Кончено.
Полковник не шевельнулся. Он мрачно смотрел вслед Мегрэ и Люкасу. Обернувшись, комиссар увидел, как Лэмпсон залпом выпил стакан, который только что подавал Мегрэ, и услышал, как он зовет:
— Владимир!
Перед «Провидением» собрались люди, услышавшие с берега, что на барже кто-то рыдает.
Это была Ортанз-Канель, хозяйка баржи. Она стояла на коленях возле Жана, все еще пытаясь говорить с ним, хотя прошло уже несколько минут, как его не стало.
Муж ее, стоя на палубе, ждал комиссара. Увидев его, он, тощенький, суетливый, подскочил к нему и растерянно проговорил:
— Что мне делать? Он умер. Моя жена… Она с ума сойдет.
Это была картина, которую Мегрэ вряд ли забудет: в конюшне, почти целиком заполненной лошадьми, — скрюченное тело, голова наполовину зарыта в солому. И ярко освещенные солнцем светлые волосы бельгийки, которая тихо стонала, повторяя:
— Бедный мой Жан!
Как будто Жан был ребенок, а не этот твердый как кремень старик, повергший в недоумение врачей.
Глава 11
Обгон
Никто не заметил всего этого, кроме Мегрэ. Через два часа после смерти Жана, когда тело его несли на носилках к машине, полковник — глаза у него были красные, воспаленные, но держался он вполне достойно — спросил у Мегрэ:
— Вы думаете, мне дадут разрешение похоронить ее?
