Морис Леблан - Арсен Люпен — благородный грабитель
— А вам никогда не бывает здесь страшно?
— Что за странная идея!
— Господи, да ведь этот особнячок так изолирован! Соседей нет… пустыри… Скажу вам честно, хоть я не из трусливых, однако…
— Вот именно, вы не трус, а весельчак!
— О! Я сказал об этом просто так, между прочим. Сен-Мартены подействовали на меня своими рассказами о грабителях.
Пожав мне руку, Даспри удалился. А я достал ключ и открыл дверь.
— Вот-те на! Антуан забыл оставить горящую свечу, — прошептал я.
И сразу же вспомнил: Антуана в доме нет, я отпустил его.
В ту же секунду темнота и тишина стали мне неприятны. На цыпочках, как можно быстрее я поднялся в спальню и, против обыкновения, повернул ключ в замке, затем запер дверь на задвижку и зажег свечу.
Огонь помог мне вновь обрести хладнокровие. Однако я предусмотрительно вынул из кобуры большой дальнобойный револьвер и положил его рядом с кроватью. Эта предосторожность окончательно успокоила меня. Я лег и, как обычно, чтобы заснуть, взял с ночного столика книгу, ожидавшую меня каждый вечер.
Каково же было мое удивление, когда на месте разрезного ножа, которым накануне заложил страницу, я обнаружил конверт, запечатанный пятью красными сургучными печатями. Я схватил его, горя нетерпением. На конверте вместо адреса были проставлены мое имя и фамилия, да еще пометка: «Срочное».
Письмо! Письмо на мое имя! Кто мог положить его сюда? Немного разволновавшись, я вскрыл конверт и прочел:
— «С того момента, как вы распечатали это письмо, что бы ни случилось, что бы вы ни услышали, не шевелитесь, не делайте никаких движений, не кричите. Иначе вы пропали».
Я тоже не из трусливых и, так же как любой другой, умею вести себя достойно перед лицом настоящей опасности, смеяться над призрачными страхами, которые поражают наше воображение.
Но, повторяю, в голове моей была сумятица, нервы на пределе, отсюда — обостренная чувствительность. Ну а разве не было во всем этом чего-то тревожного и необъяснимого, того, что может потрясти и более смелых людей?
Пальцы мои лихорадочно сжимали лист бумаги, а глаза снова и снова пробегали по угрожающим фразам: «…Не делайте никаких движений… не кричите… иначе вы пропали…»
«Ну и ну! — думал я. — Это какая-то шутка, дурацкий розыгрыш».
Я чуть не рассмеялся, хотел даже громко расхохотаться. Кто же помешал мне в этом? Какой смутный страх сдавил мне горло?
По крайней мере надо задуть свечу. Нет, я не смог ее погасить. «Никаких движений или вы пропали», — сказано в записке.
К тому же, как я мог бороться с предчувствиями, которые зачастую влияют на нас сильнее самых точных фактов? Оставалось лишь закрыть глаза. Так я и сделал.
В ту же секунду в тишине послышался легкий шум, затем скрип. Звуки, как мне показалось, доносились из соседнего большого зала, где я разместил свой кабинет, отделенный от спальни лишь прихожей.
Приближение настоящей опасности чрезвычайно взбудоражило меня, казалось, я вот-вот встану, схвачу револьвер и брошусь в зал. Но я не поднимался: напротив, у левого окна зашевелилась занавеска.
Никаких сомнений: она зашевелилась. Вот опять шевелится! И я увидел — о! ясно увидел — между занавесками и окном очертания человеческой фигуры, которая, видно, не умещалась в столь узком пространстве, отчего ткань заметно топорщилась.
Этот человек тоже видел меня, определенно видел сквозь очень крупную сетку ткани. Тогда я понял все. В то время как другие уносили добычу, задача этого человека заключалась в том, чтобы держать меня на расстоянии. Встать? Схватить револьвер? Невозможно… Он был здесь! Стоит пошевелиться, вскрикнуть, и я пропал.
Дом содрогнулся от сильного толчка, затем послышались удары послабее, по два-три сразу, как будто молоток стучит по гвоздю и отскакивает. Или все так представлялось в моем разгоряченном мозгу? К ударам молотка примешивались другие звуки, стоял настоящий грохот, указывающий на то, что в доме орудовали без всякого стеснения и в полной безопасности.
Они были правы: я не двигался. Из трусости? Нет, скорее из-за того, что пал духом, совершенно не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. И конечно, свою роль сыграло здравомыслие, ибо, в конце-то концов, к чему тут бороться? С этим человеком десяток других, и они прибегут на его зов. Стоит ли рисковать жизнью ради того, чтобы спасти несколько ковров и безделушек?
Пытка длилась всю ночь. Невыносимая мука, жуткий страх! Шум прекратился, а я все ждал и ждал, когда он возобновится. А тот мужчина! Человек, следивший за мной, с оружием наготове! Я все время смотрел на него испуганными глазами. А сердце колотилось, пот градом катил по лбу и всему телу!
И вдруг, непонятно почему, мне стало удивительно хорошо: по бульвару проехала повозка молочника, я узнал ее по скрипу колес и одновременно почувствовал, что утренний свет пробивается сквозь закрытые ставни, за окном лучи солнца разгоняют тьму.
День уже пробрался в комнату. Проехали другие повозки. Растаяли ночные призраки.
Тогда я медленно, осторожно протянул руку к столику. Напротив ничто не шелохнулось. Я впился глазами в складку занавески, точно в то место, куда надо было смотреть, хладнокровно рассчитал движения и, быстро схватив револьвер, выстрелил.
Вскочив с кровати с возгласом облегчения, я бросился к занавеске. Ткань была прострелена, стекло тоже. Что же касается человека, в него я попасть не смог… по той простой причине, что там никого не было.
Никого! Значит, складка занавески, как гипноз, парализовала меня на всю ночь! А в это время преступники… В яростном порыве, сдержать который было невозможно, я отпер дверь, пересек прихожую, открыл другую дверь и ворвался в зал.
Но, переступив порог, оцепенел, оторопел, чуть не задохнулся от того, что поразило меня больше, чем отсутствие человека за занавеской: ничего не пропало. Все вещи, которые я считал украденными: мебель, картины, старинный бархат и шелк — все осталось на месте!
Непонятный спектакль! Я не верил своим глазам. Однако что же означал тот шум и грохот передвигаемой мебели? Я обошел всю комнату, осмотрел стены, проверил наличие так хорошо знакомых мне предметов. Ничего не пропало! И больше всего озадачивало меня то, что никаких свидетельств присутствия злоумышленников не осталось, никаких признаков, ни одного сдвинутого стула, ни одного следа ноги.
— Ну, полно, полно! — уговаривал я себя, обхватив голову руками. — Я же не сумасшедший! Я ведь в самом деле слышал все это!..
Самым тщательным образом, употребив самые скрупулезные методы обследования, я осмотрел зал. Оказалось, напрасно. Или точнее… но стоило ли считать это находкой? Под маленьким персидским ковриком, валявшимся на полу, я обнаружил карту, игральную карту. Это была семерка червей, похожая на все семерки той же масти из любой французской колоды, но она привлекла мое внимание одной довольно странной особенностью. На острие каждого из семи знаков в форме сердца была пробита дырочка, круглая и ровная дырочка, которую могли проткнуть шилом.
