Дороти Сэйерс - Каникулы палача
Еще одной восхитительной традицией, которой он также неизменно следовал, было дарить своей дочери Маргарет в каждый день ее рождения, который как раз приходился на канун Рождества, жемчужину. Когда количество жемчужин достигло двадцати, слухи о коллекции странным образом просочились за пределы дома, и на страницы светской хроники попала фотография. Что же касается самих жемчужин, хотя они и не превосходили величиной зеленых горошин, однако собранные в ожерелье они представляли собой большую ценность, так удивителен был цвет, так совершенна их форма. В канун этого Рождества девушке исполнялся двадцать один год, она становилась совершеннолетней, и поэтому была предусмотрена особая церемония с речами и танцами. Но только узкий круг избранных остался в доме на ужин с индейкой и викторианскими играми в сам канун Рождества. Кроме сэра Септимуса, леди Шейл и их дочери в доме находилось одиннадцать гостей. Все они были в той или иной степени либо родственниками, либо близкими друзьями: Джон Шейл с женой, сыном Генри и дочерью Бетти; жених Бетти — Освальд Тругуд, полный честолюбивых желаний молодой человек; Джордж Комфри — двоюродный брат леди Шейл, тридцатилетний человек, хорошо известный в светских кругах. Лавиния Прескот была приглашена по просьбе Джорджа; Джойс Тривет — по просьбе Генри Шейла. Ричард и Берил Деннисон были дальними родственниками леди Шейл, они вели довольно рассеянный и веселый образ жизни, требующий немалых средств. И наконец — получивший приглашение только благодаря Маргарет лорд Питер Уимзи, на которого девушка имела определенные виды. Присутствовали также Вильям Норгейт, секретарь сэра Септимуса, и мисс Томкинс, секретарь леди Шейл. Их присутствие было необходимо лишь по одной причине: на их плечи было возложено бремя подготовки к Рождеству. Наконец обед, состоящий из нескончаемой череды блюд: супа, рыбы, индейки, ростбифа, пудинга с изюмом, сладких пирожков, засахаренных фруктов, орехов, пяти сортов вин, — подошел к концу. Шутки со стороны сэра Септимуса, притворное неодобрение со стороны леди Шейл и Маргарет, прекрасной и скучающей, с ожерельем из двадцати одной сверкающей жемчужины на ее лебединой шее. Гости, объевшись и маясь животом, мечтали лишь о том, чтобы принять горизонтальное положение. Но празднество все никак не кончалось, в гостиной начались игры в «Музыкальный стул» (мисс Томкинс за роялем), «Поймать спящего» и «Шарады-пантомимы» (костюмы мисс Томкинс и мистера Вильяма Норгейта). В задней части гостиной (только ради сэра Септимуса прибегаем к этим вышедшим из употребления словам) располагалась чудесная гардеробная, отгороженная от посторонних глаз «складной» дверью. Гостям было предложено сесть на стулья из алюминия, которые то и дело скользили по черному стеклянному полу, и, чтобы удержаться и не упасть, гостям приходилось цепляться носками обуви за пол, в котором благодаря потрясающей иллюминации отражался покрытый медными пластинами потолок. Не кто иной, как сэр Вильям Норгейт, чувствуя, что температура вечера достигла верхнего предела, предложил поиграть в то, что не требовало приложения больших физических усилий. Леди Шейл согласилась и назвала бридж. Сэр Септимус, как обычно, возражал.
— Бридж? Глупости! Я говорю — глупости! Вы можете играть в него в любое другое время, но сегодня Рождество. Нам нужна игра, в которую будем играть все вместе. Что вы думаете о «Животных, Овощах и Ископаемых»?
Эта игра нравилась сэру Септимусу потому, что он считал ее интеллектуальной; она была среди его любимых развлечений, и именно по этой причине он преуспел в составлении достаточно каверзных вопросов. После небольшой дискуссии всем присутствующим стало очевидно, что игре суждено стать неотъемлемой частью вечера. Приступили к игре, сэр Септимус был первым «на выход».
Среди предметов, спрятанных в вопрос, им удалось угадать фотографию матери мисс Томсон, грампластинку «Я хочу быть счастливой», новую планету Плутоний, шарф миссис Деннисон (очень смутившейся оттого, что он был не из шелка, а то был бы отнесен к разряду животных). Не удалось отгадать выступление по радио премьер-министра — что, по общему мнению, было не совсем честно, потому что игроки не могли понять, к какой категории его можно было отнести — к животным или ископаемым. По этой причине было решено загадать еще одно слово, а затем перейти к игре в прятки. Освальд Тругуд вышел в гардеробную, закрыв за собой дверь, тогда как остальные продолжали придумывать слово-шараду. Неожиданно для всех присутствующих сэр Септимус прервал обсуждение, обратившись с вопросом к дочери:
— Послушай, Мардж, а что ты сделала со своим ожерельем?
— Я его сняла, потому что боялась порвать во время игры в шарады. Оно здесь, на столе… Нет, его здесь нет. Мама, ты случайно не брала его?
— Нет, дорогая. Если бы я его видела, оно было бы сейчас у меня. Какая же ты беззаботная!..
— Папочка, я уверена, что ожерелье у тебя. Ты просто меня дразнишь.
Ответ сэра Септимуса прозвучал столь решительно, что гости вынуждены были встать и начать поиски. В сияющей от блеска гостиной было не так уж много места, куда могло бы закатиться ожерелье. Через десять минут безрезультатных поисков Ричард Деннисон, сидевший рядом с тем столиком, куда Маргарет, по ее словам, положила жемчуга, стал ощущать себя довольно неловко.
— Вы знаете, это ужасно, — заметил он, повернувшись к Уимзи.
В этот момент Освальд Тругуд, проявляя нетерпение, высунул голову из-за двери гардеробной и, застав странную картину, поинтересовался: что происходит? Внимание игроков в ту же минуту перешло на гардеробную. Конечно же, Маргарет ошиблась, она оставила ожерелье там, и оно случайно смешалось с другими вещами. Комната подверглась тщательному обыску. Каждую вещь брали в руки и перетряхивали, но все безрезультатно. Дело стало принимать серьезный оборот. Еще через полчаса тщетных поисков ни у кого уже не было сомнений в том, что ожерелье пропало.
— Оно должно быть где-то только в этих двух комнатах, — сказал Уимзи. — Из гардеробной можно выйти лишь через одну дверь, следовательно, никто не мог выйти из нее незамеченным. Разве только через окно…
— Нет, это исключается. Снаружи окна закрыты тяжелыми ставнями, и для того, чтобы их открыть, требуется как минимум два лакея, — возразил рассерженный сэр Септимус. Предположение же о том, что ожерелья в гостиной нет, всем казалось абсурдным. Потому что, потому что…
Человеком, в очередной раз посмотревшим хладнокровно и бесстрашно правде в глаза, был Вильям Норгейт.
— Я полагаю, сэр Септимус, что каждый из присутствующих здесь испытает огромное чувство облегчения, если будет обыскан.
