Чарлз Адамс - Загадка Ноттинг-Хилла
3. Свидетельство миссис Троубридж
«Меня зовут Эллен Траубридж. Мой муж моряк, он капитан небольшого угольщика. Мы живем в Шорхэме близ Брайтона. У меня есть дочь по имени Эллен. Ее мужа зовут Ричард Браун. Он в Австралии. Уехал туда в 1856 году. Дату не помню — в апреле или в мае. На корабле под названием „Мария Соме“, отплывшем из Грэйвсенда. Моя дочь вышла замуж 14 апреля, незадолго до того, как они уплыли. Она с молодым Брауном была помолвлена в течение трех или четырех лет. Домой он вернулся, чтобы жениться на ней, а когда именно — забыла. Должно быть, за месяц до свадьбы, что-то вроде того. Браун очень торопился обратно в Австралию. Для скорости он хотел жениться по доверенности, но я ему сказала, что это повлекло бы ненужные расходы. В первое же воскресенье его пребывания здесь их брак был освящен. По-моему, именно в этот день, если я не ошибаюсь. Дочь моя была на работе, в магазине в Брайтоне.
В течение недели она ночевала у подруги, а на выходные приезжала к нам. Браун у нас всегда появлялся по субботам. Ездил к нам на недорогом экскурсионном поезде. Приезжал в Брайтон, заходил за Нелли, и они вместе пешком добирались до Шорхэма. Затем рано утром в понедельник они обычно отправлялись в город. А в другое время он у нас не появлялся, нехорошо это. Нелли бывала дома только по воскресеньям. В остальное время он жил у своей матери. Нелли не могла отлучиться из магазина, в котором работала. Я бы ему не разрешила жить в Брайтоне, боялась, слухи ненужные пойдут. Так что, насколько я знаю, в основном он проживал там, у себя дома. Свадьбу отмечали дома у миссис Браун. У нее был квартирант один иностранный. Он из города уехал на два или три дня и предоставил нам свои комнаты. После свадьбы молодой Браун и моя дочь отправились на несколько дней в Саутхенд. Не могу сказать точно, на сколько — на неделю, а может, на две. В субботу, накануне их отплытия, мы все поехали в Грэйвсенд с ними повидаться и проводить. Корабль отплывал в воскресенье. Мы направились в Рошервилль, а заночевали в Грэйвсенде. Мои тамошние друзья предоставили нам ночлег. Миссис Браун вернулась назад в воскресенье, а я осталась. С нами был молодой человек по фамилии Олдридж, товарищ Брауна. Мне он не очень нравился. Он вернулся вместе с миссис Браун. Думаю, он у нее снимал комнату. Не могу вспомнить, когда именно молодой Браун прибыл домой. Наверное, где-то в марте».
4. Свидетельство доктора Марсдена
«Меня зовут Энтони Марсден. Я врач. Проживал в свое время в доме миссис Браун, на Рассел-Плейс. Три или четыре года тому назад я стал ощущать, что атмосфера Лондона начинает сказываться на моем здоровье и решил перебраться куда-нибудь в предместье. Я завел себе небольшую практику в окрестностях Сент-Джонс-Вуд, расставшись с большинством моих лондонских пациентов. Вместе с тем я не желал совсем от них отказываться, а потому снял две комнаты в доме, принадлежащем миссис Браун, где бы я мог консультировать моих пациентов, проживая при этом по соседству. В течение какого-то времени я выезжал туда по понедельникам и пятницам, но вот через какое-то время первый и второй этаж дома миссис Браун занял барон Р**. Поначалу он мне не очень понравился. Барон производил впечатление человека-обманщика. Однако он стремился со мной познакомиться; как выяснилось, этот человек был весьма сведущ в науках. Нередко мы с ним беседовали на тему гипноза — барон явно принадлежал к числу его приверженцев. Не скажу, что я абсолютно не верил в эффективность гипноза; собеседник же мой выступал в его защиту очень убедительно. Я и в самом деле не знаю, как объяснить многие непонятные явления. Судя по всему, барон прекрасно разбирался в химии, и иногда мы с ним проводили исследования вместе. В задней части дома, на цокольном этаже, имелась небольшая комната, которую барон использовал как лабораторию. Он предложил мне ею воспользоваться, и я частенько там бывал. Он все время занимался различного рода опытами, какими-то хитроумными проектами. В лаборатории имелся широкий ассортимент всевозможных химических веществ и препаратов. Иногда я просил барона изготовить лекарство для какого-нибудь несостоятельного пациента, и он соглашался. В период нашего знакомства барон занимался лабораторными экспериментами с различными металлами, в частности с ртутью, сурьмой, свинцом и цинком. Полагаю, он провел тщательную подготовительную работу. Думаю, эти исследования были направлены на то, чтобы найти способ лечения недуга, распространенного среди художников — так называемой „свинцовой коликой“. Лаборатория располагалась в отдалении от всех прочих помещений. Между ней и остальной частью дома имелось некоторое открытое пространство с одним лишь коридором. Доступ в этот коридор закрывался стеклянной дверью, в конце его имелась деревянная дверь, через которую можно было попасть в лабораторию. Обе эти двери всегда были закрыты, но, как правило, не заперты. Я говорил барону, что их следовало бы запирать, он же отвечал, что туда никто не ходит. Он мог притворить дверь в лабораторию при помощи гири. А в стеклянной двери уже была трещина. Я часто пользовался лабораторией барона, иногда в его отсутствие. Он никогда не пытался скрыть от меня свою лабораторную деятельность — все было на виду. Я следил за состоянием здоровья мадам Р** на протяжении почти всего времени, что она болела. Не берусь с точностью утверждать, какого именно числа мадам Р** заболела. На начальном этапе ко мне обращались за помощью нерегулярно, поэтому в своем журнале я это не зафиксировал. Барон ко мне обратился за дружеским советом через два или три дня после начала заболевания его жены — именно так. Думаю, это было на третий день. По крайней мере, не позднее чем на второй день. Когда я говорю „на второй день“, это означает, что между той ночью, когда мадам Р** стало плохо, и тем моментом, когда ко мне обратился за консультацией барон, минул, по крайней мере, целый день. Не могу поклясться, что прошло больше времени, но, должно быть, это так. Барон описал мне симптомы, и изначально я решил, что болезнь напоминает английскую холеру, однако к тому времени эпидемия практически закончилась, и я воздержался от подобного диагноза. Через две или три недели у мадам Р** случился новый приступ, не столь ярко выраженный, и барон занимался лечением жены самостоятельно. Во время моего визита в город он поведал мне о применяемой им лечебной методике, и я полностью с ней согласился. Однако приступы продолжали повторяться, и тогда барон попросил осмотреть больную и назначить лечение. Профессиональный осмотр этой пациентки я впервые провел 23 мая 1856 года.
Это было через два дня после третьего или четвертого приступа, имевшего место 21 мая. С тех пор как я стал осматривать эту пациентку постоянно, я начал делать записи в журнале. Выдержки из моего журнала прилагаются (смотри далее № 5). Я отслеживал состояние здоровья мадам Р** в течение всего периода ее болезни. Как видно из моих записей, приступы возобновлялись примерно каждые две недели. Их интенсивность возросла к 10 октября 1856 года. В течение последующих трех или четырех дней ее состояние можно было охарактеризовать практически как „in articulo mortis“ („при смерти“). Надежды на ее выздоровление не было. Новый приступ должен был стать роковым. К счастью, болезнь пошла на убыль, и ожидалось, что по истечении двухнедельного срока не последует рецидива. С этого момента мадам Р** начала медленно, но верно идти на поправку, и, несомненно, ее здоровье полностью бы восстановилось, если бы не несчастный случай, оборвавший ее жизнь. Заболевание мадам Р** было весьма сложного характера. Видимо, имел место хронический гастрит; однако его периодические обострения были в крайне острой форме и имели место с четко обозначенным временным интервалом. Крайне странная форма патологии. Фактически налицо были все признаки хронического отравления сурьмой, описанные доктором Майерхофером в „Хеллеровском архиве, 1846“; на них ссылается профессор Тэйлор в своей работе „Яды“ на стр. 539. Имеется также много весьма характерных схожих черт со случаями Мамуллена и Хардмана, упомянутыми проф. Тэйлором на той же странице его труда; они были зарегистрированы в „Отчетах Гайс Хоспитал“ за октябрь 1857 года. По мере развития событий я с максимальной деликатностью поинтересовался у барона: не подозревает ли он кого-либо в злоумышленных действиях? Поначалу он был озадачен такой постановкой вопроса, но после дальнейших обсуждений решил подумать над этим более серьезно. Мы с ним внимательно изучили материалы по имевшим место аналогичным случаям. И барон переводил для меня работы доктора Майерхофера, поскольку я не владею немецким языком. По предложению барона мы провели ряд стандартных анализов с последующей проверкой результатов в его лаборатории. Барон всегда заботился о том, чтобы запас необходимых химикатов был достаточным и никогда не разрешал выбрасывать пузырьки и проч. Таким образом в нашем распоряжении оказались остатки всех препаратов, которые были использованы для лечения мадам Р**. Мы решили подвергнуть их тщательному анализу на предмет выявления наличия мышьяка и сурьмы. Никаких следов этих веществ обнаружено не было. Барон проявил живейший интерес к этой работе — он ею и занимался. Я вряд ли справился бы с этим сам, такого рода практика мне была непривычна. Я доверился барону, ибо у него была репутация искусного химика, и подобная работа была для него обыденным делом. Мой вклад состоял в изучении готовых результатов и сопоставлении их с данными, описанными профессором Тэйлором. Я не взял на себя труд убедиться в точности проведенных исследований, равно как и их соответствии надлежащей процедуре химического анализа. Так, например, если из пузырька с этикеткой „азот, кисл.“ берется прозрачная жидкость с явными признаками азотной кислоты, я склонен был считать, что используется именно это вещество, и никакое другое — это же относится и к прочим используемым при анализе химикатам. На мой взгляд, иначе и быть не могло. Я также не заботился о том, чтобы удостовериться в оригинальности состава препаратов, подвергаемых проверке. Если и имел место какой-либо суррогат, то сделать это мог только сам барон. Не исключено, что под моим наблюдением барон проводил фиктивные исследования, так как для него не составляло никакого труда подменить один препарат другим и тем самым ввести меня в заблуждение. То есть это мог сделать барон. Он сам, или же при его попустительстве. Таковы были сложившиеся обстоятельства. Но для подобных подозрений у меня нет оснований, ни тогда, ни теперь. Подобное предположение входит в противоречие с каждым аспектом этой истории. Барон был глубоко привязан к своей жене. Он щедро обеспечивал ее всем необходимым, включая лекарства и сестринское обслуживание; следует также принимать во внимание его собственный профессиональный подход к лечению. Заботясь о мадам Р**, барон предпринимал необходимые меры предосторожности, так что попытка применения токсичного вещества неизбежно стала бы очевидной. У него не было никакой возможности совершить отравление моей пациентки, поскольку он сам твердо настаивал, чтобы пища и лекарства были приготовлены и поданы его жене сестрами. После того как я высказал свои предположения о возможном отравлении, барон всеми силами содействовал выявлению такого рода потенциальных опасностей. И последнее, результатом болезни мадам Р** было выздоровление, хотя все подозрения уже были отметены. Итак, вменение в вину отравления я считаю недопустимым, с учетом всех вышеупомянутых обстоятельств».
