Жорж Сименон - Бургомистр города Верне
— Я этим даже не занимался.
— Вы же знаете, Йорис: я права. Вы знаете, что достаточно вам было слово сказать… А теперь — этого я не понимаю и боюсь — сами ездите в Остенде и… Что она говорит?
— Кто она?
— Лина.
Лицо Терлинка приняло странное выражение. И тоном, не похожим на его обычный тон, он проронил:
— Ничего она не говорит.
— Она скоро родит, верно?
— Предполагаю, что да… В пределах месяца. Может, чуть позже.
Тереса ничего не понимала. Напрасно следила за мужем, напрасно сверлила его глазами, привыкшими видеть его насквозь, — ей ничего не удавалось понять.
— Вы уже не тот, что раньше, Йорис. Иногда я думаю: не потешаетесь ли вы над людьми, надо мной, над нами, над самим собой? Прежде вы таким не были. Это меня пугает… Вы вправду ничего не хотите мне сказать?
— Вам надо лечь.
Она поняла, что это его последнее слово. Опираясь спиной о камин, он курил сигару и как-то странно поглядывал вокруг, словно видел все на свой особый лад.
Тереса устала. У нее ломило поясницу. Еще тяжелей ей было от слез, которым она не дала выхода, от затянувшейся и, как всегда, глупо кончившейся сцены.
Она легла, долго устраивалась поудобней, потом смиренно спросила:
— Не погасите ли свет?
Ей казалось, она слышит, что думает муж. Он по-прежнему стоял на том же месте — в белой ночной рубашке с обшитым красными крестиками воротом, в черных брюках и шлепанцах на босу ногу, всем своим видом давая понять: он погасит свет не раньше, чем ему захочется.
Она не представляла себе, какой бесформенной кажется, свернувшись вот так, клубком, не знала и того, что из-под одеяла выбилась седая прядь ее волос.
Она пыталась заснуть. Посапывала. Но вновь и вновь открывала глаза, и всякий раз в них бил свет.
Терлинк по-прежнему курил. Жена так и не добилась, чтобы он не курил в спальне, где круглые сутки пахло остывшей сигарой.
Тереса замерзла. Один раз, приподняв веки, она увидела спину мужа, который устроился теперь у окна; рукой он отвел занавес и глядел на площадь, брусчатку которой серебрила луна.
Это была странная пустыня, похожая на море, на дюны. В небе висел рыжеватый диск часов на башне ратуши, с какой-то улицы доносились шаги.
— Йорис! — слабым голосом позвала Тереса.
Ответа не последовало, и она в конце концов заснула. Прошло некоторое время. Сквозь сон она почувствовала, что кто-то стоит над ней, что в нее вперились чьи-то глаза. Медленно, со всеми предосторожностями, она открыла один глаз и поняла, что это муж, по-прежнему стоящий в брюках и рубашке, смотрит на нее, докуривая сигару.
Когда сигара дотлела, он раздавил окурок о камин и лег.
Внезапно зазвенел будильник, Тереса вскинулась, боязливо посмотрела вокруг, спрыгнула с постели и бросилась к железной кровати Терлинка.
С какой стати ей вдруг пришло в голову, что его там нет?
Он лежал там с открытой грудью, и от его ровного дыхания подрагивала волоски рыжих усов, в которые уже вплелась седина.
Этажом выше поднялась Мария. Целый оркестр уличных шумов возвещал, что сегодня базарный день.
Как и каждое утро, оденется Тереса позже. Пока она лишь кое-как натягивает платье поверх ночной рубашки, чтобы успеть убрать комнаты внизу к моменту, когда поднимется муж.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 1
Ему безразлично, что его могут увидеть: все равно никто на сочтет это правдой. Он любил это место в углу банкетки и так близко от окна кафе, что с улицы он наверняка казался фигурой с рекламного щита. Перед ним стояла початая кружка пива, лежали портсигар, мундштук и спички.
— Звали меня, господин Йос?
Г-н Йос — это он! Еще одно, чему никто в Верне не поверит. Этим прозвищем наградила его Манола, потому что не могла придумать другого уменьшительного от Йорис, а она любила всем придумывать клички.
— Да, звал, госпожа Яннеке.
Она поднялась со вздохом, поскольку была необъятна, а в руках держала теперь вязанье из бледно-розовой шерсти, которое лежало до того у нее на коленях.
— Сможете пожарить мне котлету, если это не кончится через полчаса?
— Конечно, господин Йос. Даже с картошкой, если будет угодно. Сейчас же иду на кухню.
Башенные часы прямо против него показывали пять. Он прикинул: с девяти утра… В общем, восемь часов.
— Истомились, господин Йос?
Он уже знал, что сейчас она усядется напротив него. На это ей требовалось время. Ее место было у печки, рядом с плетеным креслом, которым пользовался только он. Но как только появлялся клиент, начиналась одна и та же комедия. Яннеке поднималась и стоя, с добродушным видом, перекидывалась с посетителем несколькими словами. Иногда продолжала при этом вязать. Если клиент был ей незнаком, она справлялась, из Остенде ли он, первый ли раз в городе, удачно ли доехал, — и все это с такой теплой заинтересованностью, как будто перед нею ее близкий родственник.
Посетитель даже не замечал, когда, собственно, она успела осторожно уклониться от темы или сократить разговор и опуститься на стул краешком толстого зада. Чтобы отвлечь внимание, она считала петли, придумывала какую-нибудь фразу, благожелательно улыбалась.
— Недурное пиво, правда?
Вопросом «правда?» Манола перемежала все, что бы ни говорила.
Она хотела ладить со всеми.
— Ну что тут удивительного, правда, господин Йос? Я знавала одну женщину, дочь молочницы, у которой схватки длились два дня. Тем не менее мальчик у нее родился такой же хорошенький, как у других. Это ведь дело случая, правда?
Шел апрель. Дни удлинились, и закатное солнце золотило видневшиеся в раме окна порт и морской вокзал, застывший, как на почтовой открытке, носильщиков в голубом, которые высматривали пассажиров, и желтые или красные трамваи, которые проходили мимо, громко скрипя тормозами на поворотах улиц.
Терлинк раскурил новую сигару и, хотя перед ним все время маячили уличные часы, взглянул на свои ручные.
Правда, та правда, в которую не поверили бы в Верне, заключалась в том, что он впервые заговорил с обеими девушками всего неделю назад.
Это не мешало завсегдатаям «Старой каланчи» изображать на лице лукавство, как только кто-нибудь по той или иной причине произносил слово «Остенде». Они то пялились на Терлинка, то отводили глаза, но за всем этим скрывалось одно. И зрелые, даже пожилые мужчины вели себя как мальчишки, которых возбуждает любой намек на сексуальную тему, а Йорис, не моргнув глазом, спокойно, без всякого презрения, продолжал курить.
Так же держались все, вплоть до его жены, принимавшейся вздыхать, когда он возвращался домой, и ему достаточно было взглянуть на Марию, хлопотавшую за дверями кухни, чтобы догадаться, что минутой раньше разговор шел о нем. О нем, уехавшем в Остенде! О нем, ставшем своего рода злодеем, чудовищем с постыдными страстями!
