Джон Карр - Огонь, гори!
— Ну хорошо! — пробормотал врач. — Охотно верю: органы правопорядка тоже бывают слепы — если захотят. Я слышал (повторяю, только слышал!), что в окрестностях Сент-Джеймс-стрит находится около тридцати модных игорных домов…
— Вот как!
— И заведение Вулкана, возможно — повторяю, возможно! — в их числе. Если захотите сыграть в «красное и черное» или на роли-поли…
— Что такое «роли-поли»?
— Чтоб тебя! Молодой человек! Официально это называется «рулеткой». Название французское, и сама игра тоже. Неужели мне нужно рассказывать вам, как в нее играть?
— Нет, я знаю, как играют в рулетку… то есть роли-поли. Значит, если клиенту не хватает денег, чтобы отыграться, он всегда может найти их, заложив или продав какую-нибудь драгоценность?
— Так часто делают, — подтвердил мистер Сларк. — Но… извините меня, это меня не касается. Где мои ножницы? Боже, боже! Что я сделал с ножницами?
Ножницы, щелкнув, разрезали материю. Ни нижнего белья, ни корсета под платьем не оказалось. Мистер Сларк прошел рану зондом. Затем вырезал пулю — грубо, но быстро — ножом, который также не мешало бы продезинфицировать. Пулю он извлек щипцами, стер с нее кровь платком, извлеченным из кармана, и передал Чевиоту:
— Хотите сохранить? Что ж! Полагаю, приходской коронер не станет возражать, когда я ему расскажу. Тело увезут завтра. А пока, что касается направления раны…
Все было кончено достаточно быстро. Судя по тому, что сообщил врач, и сравнив пулю с пистолетом сэра Артура Дрейтона, Чевиот уверился в одном. Флора совершенно невиновна. Если потребуется, он сумеет доказать ее невиновность. Пуля, извлеченная из сердца жертвы, хоть и маленькая, оказалась велика для пистолета покойного сэра Артура Дрейтона. Очевидно, слой копоти смылся кровью; пуля не задела кость и не расплющилась; она выглядела серым свинцовым шариком, который можно покатать по столу.
Правда, новая улика не проливала свет на происшедшее. Чевиот был вне себя. Он кипятился, сочиняя подробный рапорт. На его составление ушло почти три часа; ему пришлось поломать голову и исписать мелким почерком девять листов писчей бумаги стандартного размера. Он вручил лакею солидные чаевые с тем, чтобы тот к утру доставил рапорт в Грейт-Скотленд-Ярд в собственные руки полковника Роуэна и мистера Мейна.
— Что-то здесь не так, — бормотал Чевиот, составляя рапорт. — Тайна скрыта где-то у меня под носом. Только я ее не вижу.
Но Флора невиновна!
В таком-то вот состоянии — сам Чевиот считал, что находится в трезвом уме, — он покинул дом леди Корк и с наслаждением вдохнул свежий воздух. Его до сих пор терзали муки совести. Впервые в жизни он сознательно солгал — точнее, утаил правду. Он мало писал о Флоре, только упомянул о ней как об одной из свидетельниц и вкратце процитировал самую важную часть ее показаний. О пистолете, который теперь оттягивал его брючный карман, он даже не упомянул; в конце концов, кто бы ни стрелял из него, он никого не убил. Чевиот просто указал, что никакого оружия он не нашел. С рапортом покончено, и отозвать его назад нельзя.
Кожа Чевиота покрылась гусиной кожей — и не от утренней прохлады. Он представил, что было бы с ним, если бы кто-то увидел, как он поднимает пистолет с ковра и прячет его под лампу. К счастью, говорил он себе, никто его не видел.
«Забудь о деле хотя бы ненадолго! Смотри, куда идешь!»
Без четверти восемь утра на Нью-Берлингтон-стрит еще горели газовые фонари. Из всех труб шел дым, исчезая в тусклом небе; тротуар покрывал жирный слой грязи, смешанной с копотью. Но все дома, построенные из красного кирпича или белого камня, выглядели чистенькими, аккуратными и красивыми. На почти всех дверях висели блестящие медные таблички с выгравированной фамилией владельца.
«Я забыл, — думал Чевиот, — хотя все, что мне надо, имеется в книге Уитли. Ах, чего бы я сейчас не дал за трехтомник „Топографии“ Уитли! А еще…»
Да. Свернув направо, на Нью-Берлингтон-стрит, потом налево, на улицу, которая тогда называлась Севиль-стрит, и снова направо, на Клиффорд-стрит, он увидел, что таблички с названиями улиц, прикрепленные к углам домов, — тоже медные.
Вдоль мостовой тянулись двойные ряды газовых фонарей. Если он действительно живет в «Олбани», как говорил полковник Роуэн, то идет домой кратчайшим путем. На Бонд-стрит на него обрушились городские шум и суета.
Большинство витрин были желтыми от газового света. Дворники подметали улицы, разгребая грязь тяжелыми метлами. Вот промелькнула красная куртка почтальона. Но больше всего бросались в глаза бледные, сморщенные лица бедняков, у которых не было работы и которым нечем было заняться. Они шмыгали мимо или смотрели невидящими глазами в витрины магазинов, увешанные китайскими шалями из золотой парчи, пестрыми шелковыми тюрбанами, которые на французском языке объявлялись самыми модными в сезоне дамскими головными уборами.
Свернув на Пикадилли, Чевиот оказался у отеля. Рядом он увидел вывеску «Кофейня» и понял, что ужасно проголодался.
Пока Чевиот топтался на пороге, не решаясь войти, лавочник по соседству — витиеватая вывеска извещала о том, что у него оружейная лавка, — отпирал помещение. Оружейник, пожилой человек с серебряной сединой и без бакенбардов, искоса глянул на него, а затем посмотрел внимательнее.
Чевиот торопливо шагнул через порог. Толстый ковер приглушал шаги; по потолку тянулись позолоченные карнизы. По обе стороны в ряд располагались отдельные кабинки со столами. Огромное зеркало на противоположной стене в полный рост отразило его собственный образ. В боковом зеркале над камином слева он увидел двух джентльменов, которые завтракали в кабинке напротив и о чем-то спорили — тихо, но бурно. Оба завтракали в головных уборах, поэтому Чевиот тоже не снял шляпу и сел за столик ближайшей к нему кабинки.
На столе валялась маленькая измятая газета. Рядом лежало меню и стоял стаканчик с зубочистками. Чевиот схватил газету и посмотрел на дату. 30 октября 1829 года!
Газовые светильники в медных рожках горели желто-синим светом. Помимо тихих, но взволнованных голосов двух мужчин в дальней кабинке, до него не доносилось ни звука. Один отчетливо произнес:
— Долой «гнилые местечки»! Реформа, сэр! Право голоса для каждого домовладельца!
Второй ответил:
— Только никакого либерализма! Ради бога, сэр, никаких либеральных виговских штучек!
Чевиоту ужасно хотелось расспросить обо всем Флору. Но если не считать того, что он не знал, где она живет, Флора, скорее всего, возмутится и даже ужаснется его неприличному поступку, если он заявится к ней в восемь утра. Сам не зная почему, он был уверен в том, что Флоре, пусть даже и неосознанно, известно, зачем он вдруг перенесся в девятнадцатый век.
