Найо Марш - Маэстро, вы убийца!
Я только что вспомнил.
— Что ж, говорите, — сказал Аллейн.
— Ух, вот это, наверное, важно, — возбуждённо пробасил австралиец. — Вы слушайте и мотайте на нос.
— На ус, — поправила Трой.
— Ну да, на ус. Так вот, когда я причапал в студию в тот раз, ну — перед автобусом, в пятницу, драпьеровка была смята, как будто натурщица только что встала с неё!
— Вы уверены?
— Уверен. Готов пригаснуть.
— Присягнуть, — машинально поправил его Аллейн. Он обратился к французу:
— А вы, мистер Ормерин, не обратили внимания на драпировку, когда заглянули в студию после обеда?
— Да, теперь я вспомнил, — взволнованно затараторил Ормерин. — Я посмотрел на свою работу, а потом по привычке перевёл взгляд на подиум, словно натурщица была там. Я даже вздрогнул, как это случается, когда видишь не то, что ожидаешь. Тогда я посмотрел, как изобразил драпировку, и сравнил её с натурой. Все было точь-в-точь так, как описал Хэчетт — ткань была смята, словно Соня только что встала с помоста.
— Ага! — воскликнул Хэчетт. — Вы усекли, что это значит? Это значит, что…
— Воздержитесь от громких выводов, мистер Хэчетт, — попросил Аллейн. — Я согласен — вы сделали очень важное наблюдение. — Хэчетт приумолк. Аллейн сверился со своими записями и продолжил. — Насколько я знаю, мисс Трой и мисс Босток отбыли в лондон на машине. Как, впрочем, и мисс Сиклифф с мистером Пилгримом. Затем подошла очередь компании, уехавшей с трехчасовым автобусом. Мисс Ли, мистер Ормерин, мистер Хэчетт и натурщица. Похоже, — тщательно взвешивая каждое слово, произнёс Аллейн, — что за несколько минут до отбытия этого автобуса, на котором уехал мистер Хэчетт, драпировка ещё находилась в натянутом состоянии. — Он замолчал и выжидательно посмотрел на Седрика Малмсли. — Чем вы занимались после отъезда остальных?
Малмсли не торопясь вынул сигарету и закурил.
— Ну, — сказал он наконец, — я прогулялся в студию.
— Когда?
— Сразу после обеда.
— Вы обратили внимание на драпировку?
— Да, пожалуй.
— Как она выглядела?
— Вполне нормально. Драпировка, как драпировка.
— Мистер Малмсли, — серьёзно произнёс Аллейн. — Я бы посоветовал вам не паясничать. Я ведь убийство расследую. Драпировка была натянута?
— Да.
— Сколько времени вы оставались в студии?
— Я уже говорил вам. До пяти.
— Вы были вдвоём с мистером Гарсией?
— Да. Это я вам тоже говорил.
— Покидал ли кто-нибудь из вас студию до вашего ухода?
— Да.
— Кто?
— Гарсия.
— Зачем, не знаете?
— О Господи. По своим делам, наверное.
— Сколько времени он отсутствовал?
— Ой, понятия не имею. Минут восемь-десять.
— Работая, он стоял лицом к окну?
— Да.
— Спиной к комнате?
— Естественно.
— Вы посмотрели на драпировку перед уходом?
— Вряд ли.
— Вы прикасались к драпировке, мистер Малмсли?
— Нет.
— Кто изувечил лицо девушки в зеленом, изображённой на картине мисс Трой?
Последовало напряжённое молчание, которое нарушила сама Трой.
— Речь идёт о портрете мисс Сиклифф. Это сделала сама Соня.
— Натурщица? — изумился Аллейн.
— Да. Я же говорила, что у каждого из нас был повод убить её. В моем случае поводом был именно этот поступок.
Глава 7
АЛИБИ ДЛЯ ТРОЙ
Аллейн поднял руку, словно желая возразить, однако уже в следующий миг спохватился и принял свой привычный для окружающих, застенчиво-вежливый облик.
— Значит, акт вандализма совершила натурщица. А что её побудило?
— Злость на меня, — сказала Вальма Сиклифф. — Дело в том, что портрет получился совершенно гениальный. Настоящий шедевр. Мисс Трой собиралась экспонировать его на выставке. Соню это бесило. Вдобавок, Бейсил высказал желание приобрести картину.
— И когда она совершила это… злодеяние? — спросил Аллейн.
— Неделю назад, — ответила Трой. — Мисс Сиклифф в последний раз позировала мне утром в прошлый понедельник. Затем все ученики собрались в студии и я показала им только что законченную работу. Соня тоже присутствовала. Она и до этого уже несколько дней пребывала в довольно скверном расположении духа. Все, что вы здесь про неё слышали — правда. Это был маленький дикий зверёныш. Она и впрямь, как говорил Ормерин, просто исходила ревностью. Пока мои ученики обсуждали портрет, о Соне все позабыли. А тут и Пилгрим спросил, нельзя ли ему приобрести эту работу, прежде чем она куда-нибудь уплывёт. А перед этим, должна вам признаться, я написала портрет самой Сони, который так никто и не купил. Соня решила, что все дело — в её внешности. Трудно поверить, но это так. Она вбила себе в голову, что я написала портрет мисс Сиклифф только лишь по той причине, что меня перестала устраивать её — Сони, то есть, — внешность. Поэтому восторженная реакция всего класса вкупе с желанием Пилгрима купить портрет окончательно добили её. К тому же несколько человек в её присутствии высказали мнение, что этот портрет — лучшая картина, которую я когда-либо написала.
— А ей все это было, как острый нож в сердце, — сказал Ормерин.
— Потом мы разошлись, — продолжила Трой, — а Соня, судя по всему, задержалась. Когда же я вернулась в студию, уже вечером, то увидела… — Трой судорожно сглотнула. — Словом, вы это знаете.
— Но вы припёрли её к стенке?
— Нет… Вернее — не сразу. Я… Мне было плохо. Понимаете, в жизни художника лишь однажды выпадает счастье создать нечто по-настоящему экстраординарное.
— Я понимаю.
— Столь необыкновенное, что когда-нибудь, разглядывая свою работу, можно невольно подивиться: «Господи, неужели такое ничтожество, как я, могло создать подобное чудо!». Вот так, по-моему, мне удалось лицо на портрете Вальмы. Поэтому, увидев, какая участь его постигла, я просто… заболела.
— Дрянная девчонка! — в сердцах выругалась Кэтти Босток.
— Впрочем, — продолжила Трой, — в тот вечер я все же нашла в себе силы и подошла к Соне. А она… она призналась в содеянном. Господи, чего она мне только не наговорила про Вальму, Пилгрима, да и остальных моих учеников. Она визжала и билась в истерике.
— И вы её не выгнали? — удивился Аллейн.
— Сначала — хотела. Но так и не смогла. Ведь она позировала нам для множества работ, в том числе для крупного полотна Кэтти. К тому же мне показалось, что Соня искренне раскаялась и всерьёз сожалеет о том, что натворила. Ведь ко мне она всегда относилась с симпатией. Просто она привыкла идти по жизни, прислушиваясь только к своим чувствам, а не к голосу разума. Тогда она настолько разозлилась на Вальму, что её охватила слепая ярость. Обо мне она вспомнила, когда было уже поздно. Она билась в истерике, рыдала и предложила, что всю оставшуюся будет позировать мне задаром. — Трой криво усмехнулась. — Что мне оставалось делать — после драки кулаками не машут.
