Жорж Сименон - Плюшевый мишка
Его и вправду звали Жозефом. Шабо не ошибся. Уверенной поступью, словно готовясь к выходу на сцену, он поднялся по ступенькам из желтого мрамора, подошел к двустворчатой двери, сквозь которую слышался гомон светского вечера.
Он вошел, уже заранее решив, как ему держаться.
– Если позволите...
Жозеф принял у него шляпу, помог снять пальто – он забыл раздеться. Шабо с досадой смотрел, как лакей пристраивает его одежду на каком-то кресле в холле, затем открывает дверь и объявляет, хотя голос его теряется в общем гуле:
– Господин профессор Жан Шабо.
То, что он увидел, настолько шло вразрез с темным миром, откуда он вынырнул, что он сам себе показался совой, неожиданно ослепленной ярким светом. Голоса звучали пронзительно. Должно быть, как всегда в этом доме, засиделись за аперитивом и теперь смеялись слишком возбужденно, а двигались и жестикулировали с некоей нарочитой театральностью, но в то же время неуверенно.
Среди стоящих и сидящих группами людей ему бросились в глаза два-три знакомых лица, обилие голых плеч и бокалы в руках.
Филипп бросился к нему, ну и, конечно, уставился на него с таким видом, будто у Шабо вдруг перекосило нос или он окривел. Словно все сговорились сегодня. И, конечно, шурин тоже спросил, положив ему руку на плечо:
– У тебя все хорошо?
Призвав всю иронию, он ответил с преувеличенным жаром:
– Все восхитительно!
Когда-то, еще в Латинском квартале, Филипп говорил ему «вы», ведь он был еще мальчишкой, а Шабо – вполне взрослым человеком. Не забавно ли, что шурин перешел с ним на «ты» именно в день своей женитьбы на Мод, то есть в тот день, когда он должен был с часу на час разбогатеть, и отныне считал себя ничуть не хуже Шабо?
В медицинских кругах, в особенности на медицинском факультете, панибратство не в ходу, и Шабо всегда воспринимал его со стороны Филиппа как унижение. В его глазах эта навязанная ему фамильярность была своего рода рабством, он согласился на это только из-за жены, но досадовал, что из-за нее поставил себя в ложное положение.
В одном из кресел он заметил Кристину, но довольно далеко, и между ними то и дело ходили люди. Она беседовала с человеком, которого он видел только в профиль, и непринужденно улыбалась.
– А мы уж думали, что у тебя срочный вызов. Особенно после того как Кристина позвонила домой и кухарка ей сказала...
Подошла Мод, в облегающем платье, вырез которого больше чем наполовину открывал ее грушевидные грудки, протянула ему руку, вгляделась в него и торопливо сказала:
– Подожди-ка. Сейчас принесу тебе чего-нибудь выпить...
Она тоже была с ним на «ты». Впрочем, она всем «тыкала».
Все говорили одновременно, фразы переплетались и сливались в забавную смесь. Одни, казалось ему, говорили о кино, другие – о ценах на участки на Лазурном Берегу.
У Филиппа с женой там была вилла, на Антибском мысу. А для уик-эндов они приобрели старинную дворянскую усадьбу, с конюшнями и довольно обширным парком в направлении к Мезон-Лаффиту.
– Идем, я представлю тебя кое-кому из наших друзей...
Вернулась Мод с бокалом, в котором плавал кубик льда, и поскольку Шабо не знал, что с ним делать, он осушил его, чтобы поставить мимоходом на какой-нибудь из столиков. Филипп по-прежнему следил за ним с озабоченным видом, и у Шабо чуть было не возникло желание успокоить его, сказать, что, хорошенько взвесив все обстоятельства, он принял решение не устраивать скандала, Они подошли к парочке, беседующей на диване.
– Мой шурин, профессор Жан Шабо... Префект департамента Эро, большой друг моего тестя, приехал в Париж встряхнуться...
Мужчины обменялись рукопожатием. Молодая женщина тянула через соломинку что-то розовое.
– Иветту тебе не представляю. Ты, конечно, уже насмотрелся на нее в кино.
еправда. Во-первых, в кино он бывает редко. Вовторых, он не помнит, видел ли ее когда-нибудь. Она тоже выставляет напоказ груди. Они у нее прекрасны, похожи на груди эльзаски. Она сказала, протягивая ему кончики пальцев:
– Всегда полезно иметь среди своих знакомых акушера. Вдруг вы мне когда-нибудь понадобитесь...
Теперь он был недалеко от жены и узнал человека, с которым она так оживленно и доверительно беседует. Это актер, который ведет курсы по драматическому искусству, те самые, что посещает его дочь Элиана. Он казался гораздо старше, чем в своих фильмах, – старше, чем Шабо. У него была нелепая привычка: каждые несколько секунд он закрывал глаза и встряхивал головой, словно отгоняя назойливую муху.
Элианы не было видно ни в большой гостиной, ни в соседней, маленькой, где Ламбер и два его гостя, сидя в больших креслах, были заняты серьезным разговором. Они курили сигары, не обращая внимания на общество. С таким же успехом они могли бы встретиться в рабочем кабинете. И действительно – словно по негласному приказу, вокруг них установилась зона тишины и спокойствия.
Шабо встретился взглядом с женой, но она ничуть не смутилась оттого, что ее застали врасплох за дружеской беседой с любовником дочери. Он не знал, что они настолько близки.
Филипп спросил:
– Ты знаешь его?
Шабо сказал, что не знает. Тот так и не встал.
– Мой шурин, знаменитый профессор Жан Шабо. Ну а что касается нашего друга – кто же его... Еще бы! Разумеется, кто же его не знает! Его знают везде! Здесь собрались одни знаменитости. Даже эти две женщины, от которых бросает в оторопь, что взгромоздились на табуреты у стойки, словно на насест, тоже чем-нибудь да прославились. Если только это не восковые манекены. Казалось, у них нет возраста, а лица размалеваны первыми попавшими под руку красками. Волосы цвета пакли, уложенные а-ля Мария-Антуанетта, вряд ли свои; в противном случае парикмахер сыграл с ними злую шутку.
Филипп зашептал:
– Не буду тебя представлять, они к этому часу обычно уже ничего не соображают. Но ты их, наверное, встречал в Каннах или в казино Довиля...
– Не встречал...
Впрочем, будучи на юге, он никогда не заезжал в Канны, а выбирал один из мелких спокойных портов между Марселем и Тулоном. Кроме того, как бы это ни выглядело смешно в глазах всех этих людей, он ни разу не был в казино Довиля.
– Это мать с дочерью, но их часто путают. Обе мертвецки пьяны. Впрочем, они и за стол сели уже хорошие.
Шабо пропускал все это мимо ушей. Не его дело. Его просили прийти он пришел. Но он не обязан притворяться, будто он с ними одного поля ягода.
– Они так называемые американки; дочь, насколько я помню, замужем за тракторным магнатом, он весь год живет в Детройте. По-французски они говорят так же свободно, как по-английски, только с сильным центральноевропейеким акцентом...
Не все ли ему равно? Они скорее внушали ему страх, эти женщины, с их сверкающими украшениями на груди, запястьях и пальцах, с остекленевшими глазами; они смотрели прямо перед собой, но, казалось, ничего не видели.
