Хью Пентикост - Исчезнувший сенатор
Питер помнил и другой такой день — день убийства президента Кеннеди. В тот день все частные проблемы и мелкие заботы — все это стало не важно. Потрясение от гибели Первого Гражданина страны заслонило все остальное. Но тем не менее тогда, как и сегодня, к горечи потери примешивались и личные опасения: «Если это могло случиться с ним, то и я не в безопасности! Кто-то, возможно, ненавидит и меня».
Время больше не отмерялось часами, которые отвели похитители. После гибели Сэмюэла Селлерса все изменилось. Требование через сорок восемь часов «дать ответ или же…» осталось в прошлом. В какой-то мере это «или же» уже случилось. И теперь армия и все силы охраны правопорядка брошены на защиту президента, вице-президента и прочих шишек, дабы уберечь их от перспективы оказаться на месте Селлерса. Этой проблемой соответствующие службы занимались со всем рвением, а упоминания о Лауре, Бобби и Тиме Салливане в лучшем случае носили лишь общий характер.
Времени не было. И было совершенно непонятно, в каком направлении вести наступление. Питер не мог ворваться в порт на белом коне, размахивая мечом. Представив себе эту картину, он едва не рассмеялся, но окружающее его молчание оставалось плотным и непроницаемым. Ему были нужны оружие и боеприпасы. Может, Виктор Орселли сообщит Крамеру что-то полезное — но лишь позже, через несколько часов. Питер понимал, что должен что-то предпринять, не считаясь со временем, словно все оно в его распоряжении. Он должен действовать как репортер, лично не заинтересованный в данном деле. И начать надо с самого начала. Он должен забыть сжигающее его беспокойство за судьбы своих друзей и действовать как профессионал. И первым делом нужно спокойно и трезво оценить ситуацию.
Он попытался изложить свои соображения Джанет Блейдс. Слушая, она удивленно смотрела на него, словно сомневаясь, сможет ли он действовать подобным образом.
— И ты можешь помочь мне, — бесстрастно закончил Питер.
— Как?
— Твой рассказ о жизни порта, — сказал он, — просто набор избитых штампов, которые вы скармливаете обществу. «Заговор молчания, никто слова не проронит, любой, кто проговорится, окажется на дне реки в бочке цемента». Но есть и другие люди, Джанет. Должен быть человек, и не один, кому это не нравится, который не может смириться с жестокостью по отношению к невинной женщине и ее ребенку. Она ничего не сделала, ни для кого не представляла опасности. Ее захватили какие-то головорезы в диком припадке патриотизма. Все это не имеет отношения к портовому миру. Так что, возможно, кто-то и обмолвится хоть парой слов. Твой приятель Шривер говорит, что агентов комиссии считают «плохими парнями». Но конечно же это не может быть правдой на все сто процентов. Они наверняка делают и что-то хорошее для портовиков. И если ваши агенты займутся этим делом, я ручаюсь, они нащупают какой-то выход на моего приятеля со шрамом. В самом худшем случае удастся найти человека, который согласится передать послание этим людям в касках. Появится возможность для переговоров. Пусть не прямых, но все же удастся установить какой-то контакт.
— Не буду с тобой спорить, — сказала Джанет. — Попробую. А что ты сам? Будешь сидеть и ждать в надежде, что позвонят другие похитители?
— Пусть этим занимается Бач. Больше я в эти игры не играю. Как я сказал, начинаю с центра поля. И начну со встречи с единственным человеком, который видел этих касочников, — с Полом Джареттом. Это он позвонил в полицию.
Фамилия Пола Джаретта была в телефонной книге. Его квартира находилась на Двадцатой улице, и окна ее выходили во двор, на чахлый маленький садик Ллойдов. Питер не стал звонить ему, чтобы не вызвать лишнего беспокойства. Скорее всего, днем Джаретт должен быть дома. Художник-дизайнер, работающий на какое-то рекламное агентство. Если его нет дома, телефон все равно не ответит. Он жил всего в двух кварталах от Питера, так что имело смысл, не теряя времени, направиться прямо к нему.
Джаретт в самом деле оказался у себя. Его студия располагалась на самом верху дома, куда вели четыре лестничных марша. Ярко-рыжая бородка не могла скрыть его молодости. Он был в заляпанном холщовом халате и держал в руке кисти. Всюду стояли мольберты, развернутые к стенам, так что Питер не видел, что на них изображено.
— Простите за вторжение, — сказал Питер. — Моя фамилия Стайлс. Питер Стайлс.
Джаретт вытаращил глаза:
— Тот самый, который пишет для «Ньюсвью»?
— Да.
— Ох, дружище, а я месяцами пытался пробиться в ваш художественный отдел. Жутко хотел сделать для вас обложку. Неужто они специально прислали вас ко мне?
— Боюсь, что нет. Прошлым вечером, когда похитили миссис Ллойд и ее сына, я был в их квартире.
— Ладно уж, входите, — сказал Джаретт.
Комната была практически пуста. В углу стоял ящик с откидной крышкой, покрытый цветастым покрывалом, расшатанное моррисовское кресло и пара простых деревянных кухонных стульев. У стены громоздился набор холстов на подрамниках. Висело полдюжины картин, на которых угадывалась одна и та же девушка. Она позировала обнаженной и полуобнаженной. На мольберте в комнате Питер увидел очередную работу, над которой трудился Джаретт. С максимально возможным реализмом там был изображен хот-дог, обильно политый яркой горчицей.
— Проблема в том, что горчица должна выглядеть аппетитней, чем сам хот-дог, — сказал Джаретт. — Мой клиент производит горчицу. — Он опустил кисть. — Считаю нужным сообщить вам, мистер Стайлс, что я передумал быть добропорядочным гражданином.
— Вот как?
— Здесь были и копы, и ФБР, и Бог знает, кто еще. А теперь еще и вы. Неужто я обязан рассказывать снова и снова?
— Я здесь не как репортер, — сказал Питер. — Миссис Ллойд — мой друг. Я был у них, когда ввалилась эта банда. В доказательство этого могу показать вам шишку.
— Должно быть, вам досталось, — улыбнулся Джаретт. — Хотите кофе — растворимого? Может, коки?
— Я всего лишь хочу попросить вас рассказать мне эту историю, — сказал Питер.
Джаретт предложил Питеру сигарету и сам закурил, чиркнув спичкой по ногтю большого пальца.
— Вечерами я работаю, — начал он, показав на газосветную трубку над мольбертом, и ухмыльнулся. — Когда тут нет моей девушки. — Джаретт посмотрел на развешанные картины. — Никак не могу поймать правильный тон плоти. Обычно я его чувствую, но только не с ней. Может, из-за моего отношения к ней я не могу быть объективным.
— Вам повезло.
— Ага. Словом, прошлым вечером ее тут не было, и я трудился над этим проклятым хот-догом. Понимаете, обычно я включаю радио и слушаю музыку. А прошлым вечером музыкальная передача прервалась из-за сообщений об этом похищении. История была просто потрясающая, так что, воюя с этой упрямой горчицей, я продолжал слушать. С Двадцать первой улицы доносился какой-то шум, но я не врубился, что это такое. Полицейские сирены и все прочее. Я прикинул, что, наверное, кого-то ограбили. В наших местах это обычное дело.
