Тони Рейнольдс - Потерянные рассказы о Шерлоке Холмсе
Иногда медиум что-нибудь прячет в своей одежде, скажем, скрывает в рукавах крючки, которые можно использовать для манипуляций. Порой он привязывает к ногам наждачную бумагу. При трении друг о друга куски наждачной бумаги издают причудливые звуки. Существуют тысячи фокусов, и я надеюсь увидеть что-нибудь новенькое в ходе нашего расследования.
— Но, конечно же, не каждый медиум — мошенник, — возразил я. — Мы должны верить свидетельству множества экспертов, наблюдавших за сеансами. Например, говорят, что Хелен Берри в Америке создала маленького ребенка из эктоплазмы в присутствии свидетелей. Он делал умоляющие жесты ручками и шевелил губами, хотя ничего не было слышно. Все нашли это весьма трогательным зрелищем. Как же можно подделать такое?
Шерлок Холмс вынул изо рта трубку и помахал ею в воздухе.
— Я склонен предположить, что тут была использована марля, покрытая флуоресцентной краской. Сообщник мог опускать ее или махать ею, а воображение зрителей довершало остальное.
— И тем не менее, — не сдавался я, — известные ученые проводили эксперименты со всей строгостью. Медиумы переодевались под присмотром, затем их вводили в комнату, предназначенную для спиритического сеанса, куда они попадали впервые. Однако, несмотря на все это, они добивались поразительных результатов.
Холмс кивнул:
— Да, я читал о таких экспериментах, но это меня пока что не убедило. В конце концов, если нас ставит в тупик Маскелайн[10] своими демонстрациями в Египетском зале на Пиккадилли, почему же нельзя обвести вокруг пальца ученых? Я склоняюсь к мнению, что наиболее здраво судить о спиритических сеансах способны не люди науки, а фокусники.
— Значит, вы убеждены, что эта мадам Беверли — мошенница?
— Детектив-консультант поставил бы себя в крайне невыгодное положение, если бы принял за истину объяснения из области сверхъестественного, Уотсон. Скажи я только клиенту, что его бриллиантовое ожерелье украдено зловредным демоном, он, боюсь, не пожелал бы долее пользоваться моими услугами и вряд ли за платил бы за них. Нет, я верю в естественные человеческие побуждения: желание матери, понесшей тяжелую утрату, найти утешение — и стремление алчной, порочной особы нажиться на материнском горе.
Я покачал головой, не соглашаясь с непоколебимым рационализмом моего друга, и вскоре пошел спать.
Завтракали мы в обычное время. Вскоре нам доставили фальшивые визитные карточки, как и было обещано. В десять часов мы заказали кэб, который, дребезжа на булыжных мостовых Бирмингема, довез нас до дома Мёрчисона в Эдгбастоне. Экипаж остановился перед роскошным особняком, построенным, вероятно, несколько лет назад. Вручив свои визитки, мы дождались приглашения в гостиную, где увидели своего клиента и его жену.
— Мистер Холмс, доктор Уотсон, — сказала она, подавая нам руку, — я очень рада вас видеть. Насколько я понимаю, вас привел сюда интерес к мадам Беверли?
— Да, миссис Мёрчисон, так и есть, — ответил Холмс. — Удивительные истории о ее способностях дошли до нашего общества, и нам поручено собрать детальные сведения о них.
— Я буду просто счастлива вам помочь: мадам Беверли подарила мне новую жизнь, и я ей многим обязана. Пожалуйста, садитесь, и я с радостью отвечу на ваши вопросы.
— Вы не могли бы для начала сказать мне, — попросил Холмс, вынимая записную книжку, — когда состоялось ваше знакомство с этой леди?
— Примерно четыре месяца назад.
— А как случилось, что вы познакомились?
— Она написала мне, мистер Холмс, на этот адрес. Сообщила, что мой сын Томас явился ей, когда она впала в транс на спиритическом сеансе, и попросил со мной связаться. Когда я прочитала эти слова, то сначала была шокирована и почувствовала отвращение. Общеизвестно, что у нас был сын, который погиб в ходе южно-африканской кампании, и я посчитала это письмо вульгарной попыткой заманить меня на спиритические сеансы. Но дальше в письме говорилось, что он до последнего часа помнил мое любимое изречение: «Там, где есть страх, не может быть мудрости».
— «Ubi timor adest, sapientia adesse nequit», — процитировал я.
— Совершенно верно, доктор Уотсон. Это высказывание Лактанция, одного из ранних христиан, жившего в Африке[11]. Я частенько цитирую его, но лишь в своем семейном кругу, и никто, кроме нас, не мог этого знать. Я связалась с этой женщиной на следующий день и была приглашена на сеанс, который состоялся назавтра. — Она сделала паузу, так ее взволновали воспоминания. — Не знаю, поверите ли вы, мистер Холмс, — вот мой муж совсем мне не верит, — но на этом сеансе со мной говорил мой сын!
— Значит, вы узнали его голос?
— Тембр несколько иной, мистер Холмс: голос был более хриплый, чем у Томаса, и говорил он немного невнятно, но все обороты речи его. Он упоминал случаи из его детства, которые я сама забыла и не вспоминала, пока он о них не упомянул. Например, как ему подарили игрушечный пароход на десятый день рождения и мы взяли его с собой на реку Коул, чтобы испытать. Течение унесло пароходик, и Том заплакал. И тогда Питере, наш конюх, побежал вдоль берега и вошел в воду, чтобы вернуть игрушку.
— Конечно, это демонстрирует поразительные способности медиума, — вежливо признал Холмс. — Но вернемся к вопросу о голосе вашего сына. Как я понял, он не говорил ни голосом мадам Беверли, ни своим собственным?
— Совершенно верно. Голос был намного ниже женского, но в то же время отличался от голоса Томаса при жизни. Мадам Беверли считает, что мы на земле воспринимаем его голос искаженным вследствие Великой Перемены.
— Понятно. А теперь поговорим о вашем сыне. Каким человеком он был?
Миссис Мёрчисон указала на фотографию стандартного размера, стоявшую на столике. На ней был изображен красивый молодой человек в форме младшего офицера.
— Этот снимок сделан как раз накануне его отбытия в Трансвааль. Как вы видите, он был красив и хорошо сложен.
— На нем форма Пятьдесят восьмого пехотного полка, — заметил Холмс.
— Да, ратлендширцы. Я родом из Оукема, члены нашей семьи служат в этом полку.
— Пятьдесят восьмой полк прослыл одним из самых выносливых и отважных, — с гордостью сказал мистер Мёрчисон. — Его солдат прозвали «железными спинами»: им была нипочем любая порка.
Я заметил, что миссис Мёрчисон слегка поморщилась при этом замечании.
— Он всегда был романтиком, мистер Холмс, — продолжала она. — На него оказали сильное влияние слава империи и поэзия миссис Хеманс[12]. Он настоял на том, чтобы вступить в этот полк, и мы не возражали.
