Джон Карр - Часы-убийцы
– Я не желаю, чтобы мне тут разыгрывали сцены из жизни детского сада. Мисс Карвер, будьте добры выйти. Если вы, мисс Хендрет, настаиваете на своих адвокатских правах, можете остаться. – Тут же, увидев, что Боскомб взял Элеонору под руку, инспектор бросил: – А вы куда, друг мой? Вас не интересует то, о чем мы будем говорить?
– Не очень, – холодно ответил Боскомб. – Я собираюсь проводить мисс Карвер, а затем вернусь. А вообще меня не интересуют показания всяких подглядывающих в щелки полицейских шпиков... Ну, ну, вы, кажется, не согласны со мной? Только спокойно... Сюда, пожалуйста, Элеонора...
Они вышли, и в комнате, где слышалось только добродушное хихиканье Фелла, постепенно воцарилось спокойствие. Гастингс вернулся на свое место.
– Я уже не раз подумывал о том, – мечтательно проговорил он, – чтобы расквасить этому типу морду, только это было бы вроде как бить лежачего. Выходит, я – шпик? – снова вспыхнул он. – Плевать мне на его мнение, но если этот сукин сын...
– Что мне особенно нравится в этом деле, – перебил его Фелл, – так это всеобщие любовь и доверие, несмолкающие веселые шутки. Чудесная атмосфера мирного английского дома. Продолжай, сынок.
– ...Сильно подозреваю, что он всегда не прочь был приударить за Элеонорой... – заговорил было снова Гастингс, но тут же умолк. Еще несколько мгновений и, улыбнувшись Феллу, добродушная внешность которого вызывала аналогичную реакцию у большинства людей, он уже миролюбиво сказал: – Вы правы, сэр. Самое трудное, – неуверенно продолжал он, – объяснить с чего все началось. Дело в том, что я изучаю право тут же, в Линкольнс Инн, под руководством старика Паркера. Вообще-то способности к этому делу у меня, есть и, говорят, из меня может получиться неплохой адвокат – только все не так просто. Учеба обходится в такую копеечку, что иногда мне кажется: уж лучше было бы стать пастором. Как бы то ни было, сверх ста гиней, которые я плачу Паркеру, у меня мало что остается. Говорю это к тому, что когда мы с Элеонорой познакомились... одним словом... ну, короче говоря, мы начали встречаться тут, на крыше. Разумеется, никто не знал об этом...
– Чушь! – с профессиональной краткостью вставила Люси. – Об этом знали все в доме, кроме, может быть, тетушки Стеффинс. Крис Полл и я, во всяком случае, знали. Даже о том, что ты читал там наверху стихи...
Покрытое пятнами йода лицоУастингса побагровело.
– Замолчи! Что ты несешь... Какие стихи? Я...
– Мой мальчик, я только хотела выразиться поделикатнее, – сказала, вздохнув Люси. – Ну, тебе виднее. Неважно, в конце концов, чем вы там занимались. – Она пожала плечами. Лицо ее было бледным и озабоченным, но на губах появилась легкая улыбка. – И, право же, не стоит так злиться. Крис Полл задумал как-то пойти за вами, высунуть голову в люк и простонать: "Это я, твоя совесть. Тебе не стыдно?", но мне удалось отговорить его.
Странно, но Гастингс не вспылил. Не отрывая глаз от девушки, он только тихо спросил:
– Скажи, значит, Полл бывал там наверху?
Терпеливо слушавший Хедли теперь наклонился вперед. В голосе Гастингса ощущался какой-то непонятный страх. Он звучал не так, как звучит голос человека, реагирующего на шутку; казалось, юноша видит перед собой темные трубы, возвышающиеся над городом, и уверенно скользящую между ними тень.
– Вернемся к делу, – сухо проговорил Хедли. – Объясните, что вы сейчас имели в виду.
– По временам я слышал какие-то шорохи, – ответил Гастингс, – а пару раз между трубами вроде бы мелькнула чья-то тень. Сначала я думал, что кто-то шпионит за нами, но все оставалось спокойно, и, в конце концов, я решил, что ошибся. Элеоноре я даже говорить об, этом не стал. Зачем было пугать ее? На первых порах, я, знаете, просто приносил с собой книги и помогал Элеоноре заниматься. Ну, что вы улыбаетесь? – Он огляделся вокруг. – Это правда – что ж тут такого? Там наверху есть маленькая площадка, со всех сторон окруженная трубами. Элеонора приносила с собой пару подушек и лампу, держала она их в той комнатке, где есть люк, ведущий на крышу. Трубы закрывают свет, так что увидеть нас было невозможно... Иногда – и когда горела лампа – откуда-то слышались царапанье или шорох. Однажды мне показалось, что колпак трубы шевельнулся, и я как будто увидел в образовавшейся щели звезды. Ночью, однако, да еще в полной тишине человеку всякое может померещиться – часто ведь кажется, что кто-то смотрит на тебя, хотя на самом деле никого нет. Реально я ни разу ничего не видел – до сегодняшней ночи.
Он неуверенно умолк. Его симпатичное лицо, покрытое, словно какая-то диковинная маска, пятнами йода, выражало сейчас крайнюю растерянность. Он оглянулся назад, поправил забинтованной рукой сбившийся набок галстук и болезненно сморщился.
– Ну, а теперь, пожалуй... о том окошке. Мне и в голову не пришло бы подсматривать через него, не прими дело такой оборот. Вообще-то мы встречались в четверть первого... Дверь запирают в половине двенадцатого, а потом еще немного времени проходит, пока все разбредутся по своим углам. Но я всегда приходил раньше. На добрых полчаса. Черт возьми... – он немного замялся, – вы же знаете, как это бывает. Дожидаясь, я бродил по крыше – очень осторожно, да и на ногах у меня всегда были теннисные туфли. Так я обратил внимание на это окошко...
– Одну минутку. Когда это было? – перебил Хедли, карандаш которого деловито бегал по листкам блокнота.
– Месяца полтора назад, не меньше. Было еще тепло, и окошко, как правило, не закрывалось. Звуки из комнаты через него почти не проникают, если не наклониться совсем близко, – и то, когда штора задернута не до конца. В ту ночь, однако, я обогнул трубу и подполз вплотную к окошку, потому что изнутри доносились голоса. Если кто-то и знал, что я бываю на крыше, то они точно не подозревали об этом. Тогда я услышал первые слова, – он громко глотнул слюну, – слова Боскомба. Я их никогда не забуду: "Мне кажется, Стенли, у тебя маловато храбрости, чтобы пойти на убийство. А ведь ясно, что тебя тянет к этому". Тут он засмеялся: "Ты же и того беднягу финансиста застрелил потому, что считал, будто тебе это сойдет с рук".
Наступила долгая пауза. Гастингс здоровой рукой вытащил из кармана портсигар, явно всеми силами стараясь сохранять спокойствие.
– Это были первые слова, которые я услышал, – продолжал он все так же тихо, но чуть торопливее. – Я лег на крышу и заглянул в окошко. Штора была не полностью задернута, и я увидел спинку повернутого в сторону двери большого кресла и макушку сидящего в нем человека. Боскомб расхаживал перед этим человеком, дымя сигарой, с раскрытой книгой в руках. Абажур лампы находился в таком положении, что на его лицо падал яркий свет. Он все ходил и ходил, не сводя глаз с того, другого и не переставая говорил. На губах у него была самодовольная усмешка... Странное дело... Стекла его пенсне отражали свет, так что глаз я не видел, но... когда я был еще мальчишкой, одна из моих теток состояла в обществе по борьбе с вивисекцией: она повсюду расклеивала плакаты, на которых был нарисован врач-злодей... он тоже так улыбался... Короче говоря, выражение лица Боскомба напоминало мне тот плакат. Я продолжал слушать этого подонка. Боскомб собирался совершить убийство – не потому что ненавидел кого-то, а чтобы "наблюдать реакцию жертвы" в тот момент, когда он загонит ее в угол и предложит готовиться к смерти... Он хотел, чтобы и Стенли принял участие в этой гнусной забаве. Думаете, Стенли не понравилось такое предложение? Еще как понравилось! Ему тоже очень хотелось, если не самому совершить идеальное убийство, то хотя бы присутствовать при нем и оставить в дураках эту жалкую полицию, из которой его посмели выставить пинком под зад. "Подробности можешь предоставить мне", – сказал Боскомб. Его интересовала только реакция Стенли: как тот будет вести себя, снова увидев перед собой охваченное страхом смерти человеческое существо.
