Герхард Шерфлинг - Западня на сцене
Блондинка нагнулась и снова исчезла за занавесом и подиумами. Маркусу пришлось отодвинуть два стола и несколько стульев, чтобы пробраться к ней. Она прижала к своим коленям голову лежавшего на полу молодого человека и вытирала ему лоб носовым платком.
Это был электрик Вечорек. Прижав колени к туловищу, он тихонько постанывал. Глубокая красная ссадина над левым глазом еще больше подчеркивала неестественную бледность его лица. В правой руке он сжимал связку ключей.
— У него есть еще одна рана… на затылке… Я ее сперва не заметила, — голос девушки дрожал.
Маркус присел на корточки и осторожно приподнял голову молодого человека, все еще не пришедшего в сознание. Это движение причинило ему боль. И неудивительно: под слипшимися от крови волосами Маркус нащупал большую рваную рану. Действительно ли он упал? Или кто-то «уложил» его? Ответ может дать либо сам пострадавший, либо судмедэксперт.
Маркус нащупал его пульс. Бьется слабо, но равномерно и четко.
— Успокойтесь, — сказал он блондинке, глядевшей на него с мольбой в глазах. — Рана не столь опасна, как кажется. Насколько я могу судить, кость не задета. Но так или иначе нужно немедленно вызвать врача. Когда вы его нашли?
— A-а… Всего несколько минут назад, — слезы снова появились у нее на глазах. — Я услышала, как он стонет.
— Здесь наверху есть телефон?
— В гримерной есть… но она закрыта! — Она подняла глаза, глядя куда-то мимо Маркуса, и вдруг от испуга закрыла рот ладонью. — Боже мой!
Маркус тоже не услышал шагов подошедшего к ним сзади мужчины, который заглянул капитану через плечо. От взгляда Маркуса не ускользнуло, как его всего передернуло.
— Прошу меня извинить, я где-то здесь забыл свои ноты. И услышал ваш разговор. А ближайший аппарат в будке звукооператора. — Сделав шаг в сторону, он оказался рядом с Маркусом. — А что это с Вечореком? Кто это его?..
— Пока не знаем. А вы кто?
— Моя фамилия Штейнике. Я режиссер оперной труппы. Фройляйн Оберман меня знает.
Блондинка сдержанно кивнула и снова склонилась над Вечореком. По всей видимости, она недолюбливала молодого режиссера.
— Не сочтите за труд, позвоните вахтеру и пригласите врача. И еще: пусть сюда поднимется лейтенант Краус, он, должно быть, где-то рядом. Я капитан Маркус из уголовного розыска.
— Одна нога здесь — другая там! — улыбнувшись почему-то, Штейнике отдал честь.
Маркус наблюдал, как долговязый режиссер выбирался из этого скопища мебели, отбрасывая стулья в сторону, как отшвырнул занавес и исчез. Где, между прочим, ноты, которые он якобы оставил на сцене?..
— Он очнулся! Смотрите — он приходит в себя! — блондиночка даже заикаться начала от радости.
Вечорек открыл глаза и непонимающе уставился на носовой платок, который она держала в руках. Потом его взгляд медленно перекочевал на ее лицо и остановился.
— Кики, — выдавил он из себя с превеликим трудом. — Чего это со мной, а? Что это я такой мокрый?.. — попытавшись рывком приподняться, со стоном упал на спину. — Ой, голова-а-а-а…
— Лежи, не двигайся, Петер, милый, ты ранен… — Она склонилась совсем низко над ним. — Врач вот-вот придет!
— Но как это… Я ничего такого не помню… Как это я вообще тут оказался? — Он заметил кровь на кончиках ее пальцев. — Это… никак моя?..
Она кивнула, готовая расплакаться.
— Ты раскроил себе череп. Ох, ты мой непутевый!.. До всего тебе дело!
Вечорек улыбнулся, вымученно, правда, но улыбнулся:
— Миленькая ты моя!.. Не бери в голову! Заживет, как на собаке! — он хотел было погладить ее руку и вдруг обнаружил в своей связку ключей. — Ого-го, а это что еще такое?
Маркус, который разговаривал со Штейнике, отступил в сторону сделал шаг вперед.
— Приветствую вас, господин Вечорек, — сказал он. — И поздравляю: череп у вас подходящей крепости. Дело могло кончиться куда хуже.
Подняв один из стульев, уселся на него верхом и взял связку ключей из рук осветителя.
— Что вы хотели открыть?
— Не-ет, ты глянь — и уголовный розыск уже здесь!
Вечорек закрыл глаза, мускулы лица дрогнули. Потрогал ладонью лоб, повернул чуть-чуть голову и осторожно дотронулся до раны на затылке.
— Ловко они врезали, нечего сказать, — пробурчал он, снова открывая глаза. — Эт-то за кожаны… за портфели, значит… Врубился я!.. — энергично, будто силы вернулись к нему, приподнялся на руках. — С весом были кожаны, под этой вот рухлядью стояли… — он посмотрел вбок. — А теперь — фьюить!..
— Ради бога, приляг ты, Петер, — взмолилась хорошенькая блондинка, силой укладывая его. — Тебе вредно двигаться.
— Ладно, чего уж там… Но если эта гнида попадется мне… — Он сжал пальцы в кулак.
— Кто это вас так погладил, господин Вечорек? — спросил Маркус. — И за какие такие заслуги?
— Если б знать… Я ж его в глаза не видел. Врезал он мне, я копыта и откинул. Грогти, полная отключка.
— А портфели?
— Ну-ну, только я их увидел… взял, значит, на стол, что ли, поставил и открыть хотел. Н-ну, глянуть хотел, что там внутри.
— Они были заперты?
— А то нет! Зачем бы я тогда доставал свои ключики, — глаза его были сейчас ясными и живо блестели. — Парень он, видно, тертый, бывалый. Я и не почуял, как он ко мне подкатил…
Маркус кивнул, принялся вертеть брелок с ключами на пальце.
— Не догадываетесь, кто бы это мог быть?
— Ни грамма! А вот в кожанах что-то железное было. Звякало-брякало!
Тут появился Штейнике.
— Врач будет с минуты на минуту! — Он даже шею вытянул, чтобы посмотреть, что там с осветителем. — К счастью, наш врач еще в театре.
— Очень хорошо! — Маркус сунул ключи в карман и встал. — Если вы не против, побеседуем позднее, — сказал он Вечореку.
Осветитель вздохнул и заморгал, ничего не понимая.
— Сказано — будет сделано!
— А с вами, господин Штейнике… — Маркус нарочито растягивал слова, — с вами я хотел бы побеседовать прямо сейчас!
— Со мной?
— Да.
— Но ведь я уже ответил на все вопросы… одного из ваших коллег.
— Попрошу вас пройти…
Молодой режиссер обиженно поджал губы, покачал головой и, наконец, пожал плечами.
Маркус пропустил его вперед, сделал несколько шагов и оглянулся. Вечорек прижал к себе блондинку. И, судя по продолжительности поцелуя, он чувствовал себя абсолютно здоровым — или близко к этому.
Генеральная репетиция, проходившая по вполне понятным причинам без приглашенной публики, началась с опозданием на сорок минут и длилась вот уже более трех часов. Три важных часа в жизни режиссера Краниха, который вел репетицию, сидя за пультом в зрительном зале. Он то и дело прерывал ее, и тогда через усилитель раздавался его отрывистый, лающий голос, от звучания которого делалось не по себе не одному Маркусу. Актеры на сцене нервничали, забывали текст и до такой степени фальшивили в музыкальных номерах, что дирижер Гломбек приходил в бешенство и ругался почем зря.
