Лео Брюс - Дело без трупа
Фосетт обдумал этот вопрос очень тщательно.
— Было одно, — сказал он наконец.
— Когда оно прибыло?
— Не могу сказать в точности. Приблизительно за день до его возвращения домой.
— Вы не заметили почтовый штемпель?
— Нет. Не заметил. Если бы я обращал внимание на каждый почтовый штемпель на письмах, которые доставляю….
— Ни почерка?
— Нет.
— И вы не можете вспомнить никаких других за последнее время?
— Нет.
— Ни одного из-за границы?
Этот вопрос заставил Фосетта вновь задуматься.
— Было одно из-за границы, — сказал он наконец, — но не думаю, что оно было для него. Оно было для мистера Роджерса.
— Когда оно пришло?
— Перед тем, другим. Приблизительно за неделю до него. Я это помню, потому что это был один из тех тонких конвертов, которые используют для авиапочты.
— В самом деле? Вы уверены, что оно было не для молодого Роджерса?
— Нет, не могу припомнить. У меня всего лишь есть ощущение — а уверенности нет, — что оно было адресовано просто «мистеру Роджерсу». Но может быть, это мне показалось.
— Вы помните, что доставили его?
— Да. Потому что помню, как сказал мистеру Роджерсу, что с такими тонкими конвертами нужно быть осторожным: они легко могут затеряться среди других.
— Он взял письмо лично?
— Правильно.
— И откуда это прибыло?
— Ага! Теперь, когда вы спросили... — сказал Фосетт. — Я ничего не знаю об иностранной почте. — Это подразумевало, что уж в национальной почте он специалист. — Я могу только сказать, что оно прибыло из-за границы.
— Ну, я вам очень обязан, Фосетт. Это всё, что нам от вас было нужно.
И Фосетт, хотя впоследствии совершенно не мог объяснить почему, произнес: «Благодарю вас, сэр», — и вышел.
Некоторое время Стьют оставался необычно тихим и задумчивым, а затем сказал:
— Может быть, стоит проследить. Биф, позовите этого констебля со смешным именем.
— Голсуорси! — рявкнул Биф, не вставая со стула.
Стьют вздрогнул, но повернулся к молодому человеку.
— Идите к мистеру Роджерсу, сапожнику, и спросите его, не помнит ли он письма, прибывшего авиапочтой из-за границы приблизительно за неделю до того, как его приёмный племянник возвратился домой. Узнайте, кто его написал, кому оно было адресовано и вообще всё, что сможете. И, между прочим, мне нужен образец почерка молодого Роджерса.
— Очень хорошо, сэр.
Мы вновь остались одни.
Мои воспоминания обо всех событиях того дня фактически относятся к пребыванию в течение нескольких часов в небольшом кабинете Бифа вместе со Стьютом, получающим отчёты и посылающим запросы. Это был день, призванный сузить границы наших поисков и выжать последние сведения из местных жителей. Перед полуднем человек, который обыскивал склад, возвратился и доложил, что ничего не обнаружил. Эту работу проделал второй констебль Бифа, — довольно долговязый парень с большим носом, — по имени Кертис.
— Ничего там нет, сэр, — доложил он довольно прохладно Стьюту, — и вы можете быть уверенным, никто не мог бы туда войти, не имея ключа от двери на улицу. Вокруг окон и дверей, выходящих на реку, полно пыли и паутины, которую не тревожили в течение многих месяцев.
— А в самом месте ничего?
— Вообще ничего, сэр.
— Спасибо, Кертис.
Стьют никогда не выказывал разочарования, если вытягивал пустышку. А второе разочарование ожидало его уже через несколько минут, когда Голсуорси возвратился от сапожника.
— Ну? — приветствовал инспектор констебля.
— Я видел мистера Роджерса, сэр, — начал Голсуорси, переводя дыхание, — и он отлично помнит это письмо. Он утверждает, что оно было для него и было послано самим молодым Роджерсом из Рио-де-Жанейро перед возвращением домой.
— Вы спросили о содержании?
— Так точно, сэр. Ничего особенного, сказал он. Кажется, у молодого Роджерса была привычка, когда он был за границей, время от времени посылать им письмо авиапочтой. Мистер Роджерс пытался найти это письмо, но не смог. Он нашёл старый конверт, надписанный рукой молодого Роджерса, и дал его мне. Вот, пожалуйста, сэр.
Мы исследовали грязный конверт. Почерк был уверенным и простым: не скажешь, что это письмо неграмотного человека, но и о хорошем образовании говорить не приходится.
— Очень хорошо, констебль, — сказал Стьют. Он всё ещё не мог заставить себя называть его по имени.
Следующий человек, который посетил нас, принёс с собой больше полезной информации. Это был чоплинский викарий, целеустремлённый и увлечённый, румяный и шумный.
— Ах, инспектор, — воскликнул он, обращаясь к Стьюту, и я молча задался вопросом, почему викарии так часто начинают свои предложения с этого восклицания, — молодой Смит, наш деревенский полицейский в Чопли, посоветовал мне зайти к вам.
Его звонкий голос заполнил всё отделение. Я был рад видеть, что Стьют относится к нему без дополнительных церемоний — так же как и к другим свидетелям.
— Садитесь, викарий, — предложил Стьют.
— Дело в том, что я могу помочь вам в этом трагическом деле. Или, с другой стороны, моя информация может быть бесполезной. Но я говорил с молодым Смитом, а он у меня один из певчих, знаете ли, умный молодой парень, и я надеюсь, что его ждёт большое будущее. — Моё личное отношение к паре «Голсуорси—Смит» немедленно усугубилось. — Я рассказал ему, что возвращался из Брэксхэма в среду днём в своём автомобиле…
— Во сколько это было?
— Время? Время! Ха! Ха! Вы спрашиваете меня, во сколько! Вы не знаете моей репутации, инспектор. Самый непунктуальный человек в мире. Я этим печально знаменит! Время для меня ничего не значит.
— И всё-таки, примерно?
— Ну, это, должно быть, было между пятью и шестью дня. Я был в это время один. И я увидел мотоцикл, стоящий на обочине.
— В каком направлении?
— Ко мне. К Брэксхэму.
— Марка?
— Ах! Вот здесь я могу вам помочь. Когда-то был заядлым мотоциклистом. Теперь, конечно, пришлось бросить. Это был «Радж-Вайтворт», 500 кубических сантиметров, специальная модель. Должен сказать, довольно новый. Ну, я подумал, обычная вещь. Молодёжь, инспектор, молодёжь! — И он захохотал смехом, который, предполагаю, можно было бы описать, как сердечный, однако мне он показался жутким.
— Вы кого-нибудь видели?
— Да, видел. Молодого человека и девушку. Они шли от меня через пустошь. Я не мог видеть лиц. Но на парне была такая чёрная непромокаемая куртка и обтягивающие брюки. А на девушке — белый плащ. Конечно, я продолжил свой путь.
— Конечно. — Стьют встал. Очень вам обязан, викарий.
