Жорж Сименон - Мегрэ и Долговязая
Им редко приходилось работать в комнатах, подобных этим, где повсюду царили мир и гармония, приглушенная, тихая гармония, где самые старые вещи совсем не казались смешными, и где, после многочасовых поисков, не было обнаружено ни одной подозрительной мелочи.
Когда Мегрэ заговорил, было три часа сорок минут.
Они все еще ничего не нашли. Полицейские чувствовали себя неловко и ждали, что их начальник принесет извинения и удалится.
Что заставило Мегрэ принять такое решение? Отдавал ли он сам себе в этом отчет? Жанвье даже заподозрил, что он выпил слишком много аперитива, когда около часа дня ходил закусить на террасу кафе напротив. Когда он вернулся, от него и в самом деле попахивало перно.
Эжени не накрывала на стол для своих хозяев. Старая дама перекусила, стоя на кухне, как бывает во время переезда на другую квартиру, а немного позже уборщица принесла и Гийому бутерброд и чашку кофе.
Они как раз работали на чердаке.
Это была самая скрытая от посторонних часть дома, более скрытая, чем спальни и бельевые шкафы.
Чердак был обширный, из двух слуховых окон на сероватый пол ложились большие прямоугольные пятна света. Жанвье открыл два кожаных ружейных футляра, а один из специалистов по уголовному розыску осмотрел ружья.
— Это ваши?
— Они принадлежали моему тестю. Я никогда не охотился.
Часом раньше, в комнате Гийома, они обнаружили револьвер; после тщательного осмотра Мегрэ присоединил его к куче предметов, которые они собирались унести с собой для последующей проверки.
В эту кучу были свалены самые разнообразные вещи, в том числе зубоврачебные карточки и взятые из маленького столика в спальне старой дамы свидетельства о смерти ее мужа и ее первой невестки.
Там был также костюм: Жанвье обнаружил, что на рукаве его вырван маленький клочок материи. Гийом Серр утверждал, что не надевал его уже дней десять.
Они блуждали среди старых чемоданов, ящиков, хромоногих столов и стульев. Они не делали перерыва на завтрак, а ходили закусывать по очереди. Мере удовольствовался бутербродом, который ему принес фотограф.
Около двух часов Мегрэ позвонили из полиции и сообщили, что на его имя получен довольно толстый конверт из Голландии. Он попросил распечатать конверт. Это были письма Марии, на голландском языке.
— Вызовите переводчика и засадите его за работу.
— Здесь?
— Да. Пусть он не уходит с Набережной, пока я не приеду.
Поведение Гийома Серра не изменилось. Он по-прежнему ходил за ними по пятам, не упускал из вида ни одного их движения и ни на минуту не терял спокойствия.
Он как-то особенно смотрел на Мегрэ, и было ясно, что другие для него не в счет. Это была схватка между ними двумя. Инспектора были лишь второстепенными персонажами. Даже сыскная полиция для Серра не существовала. Борьба велась в личном плане. Гийом больше не протестовал, терпел это вторжение в его дом, в его личную жизнь с высокомерной покорностью судьбе, и невозможно было заметить в нем ни малейшего признака тревоги.
Был ли у этого человека мягкий характер? Или, наоборот, твердый? Обе гипотезы имели одинаковое право на существование. Костяк у него был, как у борца, поведение — как у человека, уверенного в себе, и все же эта фраза Марии, говорившей о нем, как о большом ребенке, не казалась нелепой. Цвет кожи у него был белый, нездоровый. В одном из ящиков письменного стола они нашли груду рецептов, сколотых несколькими пачками: некоторые лежали здесь уже лет двадцать. При помощи этих порой пожелтевших рецептов, можно было восстановить историю болезней этой семьи. В ванной второго этажа висела аптечка, выкрашенная белой краской, наполненная склянками с лекарствами, коробками с пилюлями, старыми и свежими.
Здесь ничего не выбрасывали: даже старые половые щетки стояли в углу на чердаке рядом со сношенной обувью.
Каждый раз, как они выходили из какой-нибудь комнаты, чтобы приняться за следующую, Жанвье бросал на своего начальника взгляд, означавший: «И здесь ничего не нашли!» Жанвье все еще ожидал какого-то открытия. А Мегрэ, наблюдая за их работой, лениво покуривал трубку.
О его решении они узнали косвенным путем, и это придало ему еще более поразительный характер.
Все спустились с чердака, где Гийом Серр закрыл оба слуховых окна. Мать вышла из своей комнаты, чтобы посмотреть, как они уходят. Мегрэ повернулся к Серру и проговорил, как нечто самое обычное:
— Будьте добры, наденьте галстук и ботинки.
Зубной врач и в самом деле с утра ходил в домашних туфлях.
Серр все понял, посмотрел на комиссара, но ничем не выдал своего удивления. Старая дама открыла рот, чтобы протестовать или потребовать объяснений, но Гийом сжал ей руку и увел мать в ее комнату.
Жанвье тихонько спросил:
— Вы его арестуете?
Мегрэ не ответил. Он и сам не знал. По правде сказать, он принял это решение только сейчас, здесь, на лестничной площадке.
— Входите, месье Серр. Садитесь, пожалуйста.
Часы на камине показывали четыре двадцать пять.
Была суббота. Мегрэ заметил это по оживлению на улице, когда они ехали по городу на машине.
Комиссар затворил за собою дверь. Окна были открыты, и бумаги на письменном столе шелестели, придавленные предметами, мешавшими им улететь.
— Я просил вас сесть…
В течение десяти минут он не обращался к зубному врачу, занятый подписыванием документов, которые ждали его на столе. Он вызвал звонком Жозефа, передал ему папку, потом медленными и методическими движениями набил полдюжины трубок, разложенных перед ним в ряд.
Редко бывало, чтобы кто-нибудь, находившийся на месте Серра, выдержал бы так долго, не задавая вопросов, не нервничая, не двигая ногами.
Наконец постучали в дверь. Это был фотограф, весь день работавший с ними, которому Мегрэ дал поручение. Он протянул комиссару еще мокрый снимок документа.
— Спасибо, Дамбуа. Побудьте там, наверху. Не уходите, не предупредив меня.
Он подождал, пока фотограф закроет за собой дверь, раскурил одну из трубок.
— Подвиньте, пожалуйста, ваш стул поближе, месье Серр.
Они сидели теперь друг против друга, разделенные только письменным столом. Через этот стол Мегрэ и протянул Серру документ, который он держал в руке.
Он не добавил никаких объяснений. Зубной врач взял листок, вынул из кармана очки, внимательно осмотрел его и положил на стол.
— Я вас слушаю.
— Мне нечего сказать.
Это была фотография страницы учетной книги из москательной лавки, той страницы, где была записана продажа второго стекла и второго куска замазки.
— Вы отдаете себе отчет в том, какие это влечет за собой последствия?
