Джон Карр - Игра в кошки-мышки
— Вот как? Вы сегодня были в Лондоне, сэр?
— Да.
— Могу ли я спросить, что вы там делали?
Тень усталости и раздражения легла морщинами на высоком гладком лбу судьи.
— По субботам я обычно езжу в Лондон, инспектор.
— Да, сэр, но…
— Да будь оно проклято! Я сделал несколько покупок и заглянул в свой клуб. Но не имел удовольствия встретить в поезде мистера Морелла. У меня был ранний ленч с моим старым другом сэром Чарльзом Хоули, после чего я сел на поезд в два пятнадцать до Тауниша и от вокзала на такси добрался до дома.
Переведя дыхание, Грэхем повернулся к адвокату:
— Еще одно, мистер Эплби. Тот револьвер, что лежит на столике рядом с вашим портфелем: вам доводилось видеть его раньше? Да, если хотите, можете взять его в руки!
Эплби обдумал ответ на вопрос со свойственной ему тщательной методичностью. Рукой в перчатке он взял револьвер, подошел под свет люстры и стал рассматривать оружие со всех сторон.
— Нет, не могу этого утверждать. Все эти предметы очень похожи друг на друга. — Он поднял глаза. — Я заметил, что номер у него спилен. По всей видимости, давно.
— Да, сэр, — сухо согласился Грэхем. — Мы это тоже заметили. Принадлежал ли он мистеру Мореллу?
Эплби удивился:
— Странная мысль! Понятия не имею, но не думаю, что это так. Он терпеть не мог огнестрельное оружие. Он…
— Остановитесь, сэр! — резко прервал его Грэхем.
Адвокат, в овальных стеклах очков которого поблескивали четыре лампочки люстры, вздрогнул и невольно поднял одно плечо выше другого. На лице его отразилось удивление, под которым крылись и другие эмоции.
Но в тоне Грэхема не было угрозы. Когда «Ив-Грант» 32-го калибра оказался на свету, инспектор увидел то, что раньше не бросилось ему в глаза. Он взял оружие из рук Эплби и внимательно рассмотрел его. На боковой поверхности, как раз рядом с барабаном, кто-то выцарапал на металле небольшой значок, напоминающий крест: короткая горизонтальная черточка и длинная вертикальная.
— Смахивает на религиозный символ, — сказал он. — Может пригодиться.
— Или нет, — спокойно сказал судья Айртон.
Никто из них не заметил, как повернулась дверная ручка, и не услышал щелканья замка. Фред Барлоу, который слушал разговоры, стоя в коридоре, бесшумно прошел в спальню.
Свет в коридоре не горел. Парадная дверь стояла распахнутая настежь. В подрагивающем свете звезд, высыпавших на чистое небо, Барлоу видел, как констебль Уимс расхаживает по мощенной кирпичом дорожке у ворот.
Спальня судьи была тоже погружена в темноту, потому что Констанс выключила свет. От тяжелых массивных предметов обстановки — они принадлежали предыдущему владельцу бунгало, мистеру Джонсону из Оттавы, — на которые из открытых окон падал звездный свет, тянулись густые тени. Барлоу видел смутное белое пятно там, где у среднего окна, съежившись в кресле-качалке, сидела Констанс. Она плакала, точнее, всхлипывала и капризно потребовала, чтобы он оставил ее в покое.
— Нет, не уходи, — передумала она, раскачиваясь в кресле так, что оно издавало отчетливый скрип. — Иди сюда. Мне так плохо, что я готова умереть!
В темноте он положил ей руку на плечо:
— Знаю. Мне очень жаль.
— И вовсе тебе не жаль, — стряхнула его руку Констанс. — Ты ненавидел Энтони.
— Я всего лишь раз видел его.
— Ты ненавидел его! И ты это знаешь!
Где-то внутри Барлоу ощутил болезненную спазму, которую оценил как разочарование. Менее всего он ожидал прихода этого чувства. Констанс испытывала двойственное страдание, которое кидало ее то в одну, то в другую сторону.
Так оно и было. Он снова испытал чувство, которое мучило и терзало его вот уже несколько лет: пустота, ощущение какого-то провала, убеждение, что в жизни чего-то не хватает. Хотя Фредерик Барлоу не испытывал склонности к самокопанию. Если не считать черного пятна в памяти, недавнего происшествия, о котором он не считал нужным думать, он воспринимал мир таким, каким тот и был. И тем не менее…
— Хорошо, — согласился он. — Я его ненавидел. И считал, что тебе лучше держаться от него подальше, Конни.
— Он стоил двух таких, как ты!
— Может, так оно и было. Признаю. И все же считаю, что без него тебе будет куда лучше.
Настроение у Констанс изменилось.
— Он был тупым глупым дурачком, — с силой сказала она. Кресло издавало отчаянный скрип. — Почему он не сказал, что у него столько денег? Почему он не пришел к папе и не рассказал? Почему он заставил папу (и меня!) думать, что он… Фред?
— Да?
— Ты считаешь, что папа убил его?
— Тс-с-с!
На трех высоких французских окнах, таких же, как в гостиной, красовались лишь легкие белые шторы, которые трудно было назвать портьерами; они практически не мешали пробиваться в комнату свету звездного неба.
Уткнувшись в штору, Барлоу видел, что констебль Уимс по-прежнему расхаживает по дорожке, и слышал слабый скрип гравия.
— Нас же не могут подслушать? — испуганным шепотом спросила Констанс.
— Нет, если ты не будешь орать.
— Так как? Ты думаешь, что это сделал папа?
— Послушай, Конни. Ты мне доверяешь?
В полумраке было видно, как она вытаращила глаза.
— Естественно.
— Тогда ты должна понять… — он говорил тихо, но отчетливо, — единственное, что спасает твоего отца от немедленного ареста, — это сила его личности, его непререкаемая уверенность, что все его слова воспринимаются как божественное откровение. Это ты понимаешь?
— Я…
— Он буквально загипнотизировал того констебля. Частично под воздействием его личности находится и Грэхем. В данный момент, слава богу, удача на его стороне. Я имею в виду сообщение о богатстве Морелла, о котором никто не подозревал. Ты была свидетельницей, как он мгновенно оценил ситуацию и выжал из нее все, что только можно. Я не могу не восхищаться тем, как он, не моргнув глазом, идет по тонкому льду. Он может сказать Грэхему: «Я небогатый человек, и порой мне приходится жить не по доходам. И неужели вы можете предположить, что я способен застрелить преданного поклонника дочери, готового предоставить ей всю роскошь, которую она пожелает?»
Глаза Констанс снова наполнились слезами, и она с истерической настойчивостью стала раскачиваться в кресле.
— Мне очень жаль. Прости! Но ты должна все это осознать, чтобы у тебя хватило сил помочь ему. Подтвердить все, что он говорит.
— Значит, ты все же думаешь, что это дело рук отца!
— Я думаю, его могут арестовать. То есть я сказал — могут. Когда начнут разбираться в его истории, как он стоял на кухне, открывая банку с аспарагусами в то время, как в гостиной застрелили Морелла, могут возникнуть сложности. Неужели ты не видишь всех накладок? — Голос у него был мрачным. — Нет, скорее всего, тебе это не под силу.
