Ипполит Рапгоф - Тайны японского двора. Том 2
Барон попросил его сесть.
— Я только что говорил со швейцаром, которому поручил накануне нанять экипаж для роковой поездки. Он все сваливает теперь на какого-то Андре и уверяет, что кучера видел в первый раз.
— Будьте покойны, — заметил начальник, — мы сумеем ориентироваться. Вы меня простите, но я сейчас должен отправиться на место происшествия. Вас же прошу обождать моего возвращения.
— Прекрасно.
Когда г. Легрен ушел, барон сел писать Канецкому.
— Вот так; теперь надо написать письмо моему послу. На всякий случай это не лишнее. Пусть он знает, в чем дело. Я предчувствую, что это только начало драмы.
Окончив письмо на имя германского посла, барон спокойно вздохнул.
— Кому бы поручить доставку писем? Тут, по-видимому, все подкуплены. Пошлю за комиссионером.
Явился старик с огромной седой бородой.
— Могу ли на вас рассчитывать? — начал барон.
— Вполне, — грубовато ответил посыльный.
— В таком случае вот два письма; вы мне сюда доставите ответ. Я буду ждать.
Посыльный взял оба письма и, взглянув на конверты, спросил:
— Которое нужнее?
— Господину Канецкому.
Посыльный, не проронив ни слова, быстро вышел из номера.
Барон остался один.
Он чувствовал, что ему чего-то недостает и призадумался.
Его охватила грусть.
Мысль о Хризанте щемила его сердце.
— О, я проучу этих японцев! — воскликнул барон, ударив кулаком об стол.
Но тут его охватило отчаяние.
— Они ее увезут… я ее не увижу… Боже, Боже… какое несчастье!
Барон заплакал.
Никогда еще в жизни барон не страдал так жестоко, как теперь.
Оно и неудивительно. Жизнь его вообще сложилась очень странно.
Тринадцати лет, обидевшись на отца, барон без шапки выбежал на улицу и отправился к дяде, который состоял профессором берлинского университета.
Окончив курс и поступив в ряды блестящего полка, барон часто вспоминал дядю, который имел громадное влияние на его развитие. Барон имел мягкое сердце и его часто мучила мысль, что он не простился с умирающим отцом, который так хотел его видеть перед смертью.
Но барон не мог простить отцу оскорбления, которое тот нанес ему в присутствии его товарища по корпусу.
Это была сильная, даровитая натура. Сангвинический темперамент сделал барона впечатлительным и горячим. Но благородная кровь предков, холодных и строгих тевтонских рыцарей, внесла в этот темперамент чувство достоинства, благородство и безупречную честность.
Барон не уживался со строгой дисциплиной прусского режима. Его интересовали наука, техника, искусство. Унаследовав от отца богатую библиотеку, он с жадностью перечитал весь философский отдел.
Мировые вопросы, жажда деятельности требовали творческого выхода и могучая натура изнывала под гнетом внутренней борьбы.
Он не был способен на подлость, на коварство, лукавство и двуличие, а потому немногочисленные друзья видели в нем самоотверженного, доброго товарища, не покидавшего их даже при тяжелых обстоятельствах жизни.
Барон обладал необыкновенной бодростью духа, но теперь он приходил в отчаяние при одной мысли, что его навеки разлучили с любимой женщиной.
— Простите, барон, — раздался голос неожиданно появившегося метрдотеля. — Тут пакет есть на ваше имя.
Метрдотель подал элегантный, маленький, запечатанный конверт с печатью японского посольства.
— Хризанта, — подумал он.
— Прикажете подождать ответа?
— Пусть подождут, я сейчас занят немного.
Метрдотель ушел.
Едва закрылась дверь, как барон поспешно открыл письмо и прочел:
«Мой дорогой, ненаглядный!
Нас постигло великое несчастье. Я в руках посла и, как в тюрьме, нахожусь под надзором надсмотрщиков. Посол был так добр, что разрешил мне свидание с тобой. Но он меня не выпускает и, если ты хочешь видеть меня, приходи скорее, скорее, покуда меня еще не отправили в Японию.
Тебя обнимает и целует улыбающаяся сквозь слезы в чаянии видеть тебя вся твоя Хризанта».
Письмо выпало из его рук. Голова барона закружилась. Он ухватился за спинку кресла, чтобы не упасть.
— Боже праведный! — воскликнул он. — Что мы им сделали? За что нас так терзают!
Барон зашагал по комнате, поминутно прислушиваясь и не зная, на что решиться.
Появление Канецкого несколько успокоило его.
— Друг мой Эдмунд! — воскликнул тот. — Какие мерзавцы эти японцы, Эдмунд, душа моя!
И бросился обнимать барона.
— Сядь, успокойся, не кричи, а то тут стены-то не толстые, все слышно. Лучше прочитай письмо Хризанты!
Канецкий принялся читать.
— Вот как! — рассвирепел Канецкий, пробежав письмо. — Тебя хотят заманить…
— Я и сам не знаю, пойти или нет?
— Пожалуй можно пойти, например, со мною… Но только надо, подобно индейцам, вооружиться с ног до головы. Да и то еще, того смотри, из-за портьеры предательски подстрелят.
— Я и сам думаю, что нам придется принять меры предосторожности. Во всяком случае, следует обождать возвращения начальника сыскной полиции. Надо с ним посоветоваться.
— Куда же он поехал?
— На следствие.
— Ну, знаешь, друг мой, ты на полицию тоже не особенно-то полагайся. Я бы на твоем месте обратился к содействию печати. Стоит «Фигаро», «Petit Journal», «Gil Bias» обрушиться на префекта или министра внутренних дел, чтобы этих японских разбойников немедленно разыскали.
Барон призадумался.
— Пожалуй, ты прав, дорогой мой друг, — сказал барон, глядя на Канецкого, — но как же быть? Пойти-то надо!
— Пойти мы пойдем, я не боюсь этого, только надо захватить пару браунингов да несколько кинжалов. По пути я зайду в клуб журналистов и там расскажу про инцидент.
— Да ведь это невозможно, тогда моя фамилия и имя Хризанты станут притчей во языцех.
— Милый мой, — рассмеялся Канецкий, — ваш роман вот уже второй день не сходит со столбцов печати. Ко мне домой приходили даже за твоим портретом и спрашивали, как бы достать карточку принцессы.
Барон изумился.
— Печальная известность! Но что делать! Остановиться на полпути уже нет возможности.
— До свиданья! Через два часа буду обратно.
Барон, проводив друга до дверей, вернулся к письменному столу и внимательно стал разглядывать письмо и конверт Хризанты.
Посольская бумага и конверт со штемпелем навели его на мысль о том, что она писала с ведома, а может быть, под диктовку посла или под угрозой.
Между тем вернулся начальник сыскной полиции.
— Господин барон, могу вам сообщить, что кучер вашей кареты скрылся из Парижа, а швейцар отеля и пресловутый Андре сейчас подвергнутся допросу.
