Артур Дойл - Смерть русского помещика
Несколько минут мы сидели молча, пока я не рассмеялся:
– Нет; Холмс! Ваши слова – гипотеза, которая составила бы честь писателю, психиатру. Но вы же признаете только факты! А их как раз у вас и нет!
– Чем был убит Федор Павлович? – неожиданно резко спросил Шерлок Холмс, наклоняясь ко мне.
– Пестиком, – пролепетал я, озадаченный вопросом.
– Разве?
Я потянулся за книгой, но Холмс движением руки остановил меня:
– Не трудитесь. Я вам напомню. Смердяков говорит: «Я тут схватил это самое пресс-папье чугунное, на столе у них, помните-с, фунта три ведь в нем будет, размахнулся да сзади его в самое темя углом». Углом, Уотсон! Так почему же на суде фигурировал пестик? Да потому, что удары были действительно нанесены им! И тут вы, возможно, сами того не желая, оказались правы. Пестик! Вот факт, на котором базируются мои рассуждения. Даже если бы ошиблись медики, осматривавшие тело Федора Павловича Карамазова, даже если бы они не обратили внимание на то, что ранения имеют совершенно иные характерные особенности, чем при ударе достаточно длинным округлым предметом, то суд присяжных, в те времена только-только введенный в России 3, не упустил бы этой детали и исправил бы оплошность. Но если Карамазов-старший был убит пестиком, а не пресс-папье, как утверждал Смердяков, то и убийца другой. Это очевидно, Уотсон! Кстати, лакей утверждал, что вытер пресс-папье и поставил'его на место. Да будет вам известно, что уничтожить следы крови отнюдь не так просто, как думают некоторые, а потому любой человек, вооруженный увеличительным стеклом, сразу понял бы, в чем дело.
Я был просто обескуражен доводами Холмса, я был раздавлен ими. А он между тем все так же методично ронял слово за словом.
– Вспомните последний разговор Смердякова с Иваном Карамазовым. Смердяков находится в состоянии крайнего возбуждения, он балансирует над бездной, имя которой – безумие. Не логично ли в таком случае допустить, что его мучают сомнения, что остатки разума протестуют против утверждения «Я убил!». И самоубийство Смердякова – это не раскаяние, не крушение надежд, это невозможность сосуществования в одном человеке двух полярных, взаимоисключающих Я: Я – убийца и Я – не убийца. Измученное сознание лакея не выдерживает этой раздвоенности. Своим самоубийством Смердяков лишает суд не обвиняемого, но свидетеля, так как нет гарантии, что не найдется человек, который, выслушав его путаный бред, сможет разобраться в истинном течении событий. Другое дело, принял ли суд во внимание показания Смердякова? Ведь, что ни говори, а Смердяков психически больной человек, то есть человек с ограниченной ответственностью. Думаю, что не принял.
Я слушал Холмса, а на языке уже вертелся вопрос. Когда Холмс умолк, я вскричал в возбуждении:
– Но кто же тогда убийца?
– Римляне вопрошали: «Кому это выгодно?» Послушаемся их и определим побудительный мотив. Очевидно, что мотив этот – деньги. В сущности, в романе фигурируют две суммы, каждая из которых могла стать потенциальной причиной смерти Федора Карамазова: 3000 рублей, предназначенные Федором Павловичем Грушеньке, и 120 000 рублей – наследство, которое в случае смерти отца получат братья Карамазовы. 3000 рублей. Кого они могли заинтересовать? Смердякова. Эта сумма вкупе с теми деньгами, которые он надеялся получить от Ивана Карамазова, должна была дать ему возможность уехать в Париж. Иначе говоря, обладая этими деньгами, он мог реализовать свою мечту. Но Смердяков не убивал, не так ли?
Я согласно кивнул головой. Холмс не заметил этого, было видно, что он сам увлекся своими рассуждениями.
– Кто еще? – спросил он и сам же ответил: – Дмитрий, средний брат. Ему эти три тысячи были необходимы, чтобы погасить часть своего долга Катерине Ивановне и тем самым обрести уверенность, что он еще не совсем пропащий человек. Однако, и мы это можем смело утверждать, Дмитрий отца не убивал. Повествование о действиях Мити той ночью ведет автор, а ему мы обязаны верить. Итак, делаем вывод: 3000 рублей не являются причиной убийства.
– Наследство, – прошептал я.
– Да, наследство! – торжественно произнес Холмс. – 120000 рублей, огромные деньги. Кто наследует состояние Федора Павловича? Иван, Дмитрий, Алеша. Братья Карамазовы. Дмитрий не убивал, это мы уже выяснили. Остаются Иван и Алеша. Алеша и Иван. Кто из них?
Холмс оторвал глаза от пляшущих в камине язычков пламени и посмотрел на меня. Мне стало жутко.
– Так кто же из них? – повторил он, выдержал паузу и сказал: – Хорошо. Проанализируем действия двух кандидатов в отцеубийцы. Иван. Мог ли он совершить убийство? Мог. Правда, он говорит Смердякову, что уезжает в Чермашню, тем самым развязывая тому руки, давая, в сущности, согласие на убийство отца. Именно так трактует Смердяков слова Ивана, именно так и было в действительности. Уезжать-то Иван уезжает, но пребывает ли там неотлучно все время? Указания на это, кроме его собственных слов, в романе нет. Почему не допустить, если предположить противоположное, что каждую ночь Иван наведывается в сад отца, чтобы воочию убедиться, что Смердяков приведет в исполнение то, что он, Иван, внушил лакею? Да, такое допущение возможно. Как развиваются в таком случае события?.. Иван видит Дмитрия, видит, как тот бьет по голове Григория и… убегает. В комнате мечется Федор Павлович. Смердякова нет. План Ивана рушится, и он решает воспользоваться удобным случаем. Он проникает в дом и убивает отца. В последнее мгновение успев скрыться в саду, он видит Смердякова, понимает, что тот не в себе, наблюдает за его поведением в доме – это ему позволяет настежь открытое окно, – решает тяжесть преступления переложить либо на его плечи, либо на плечи Дмитрия. На чьи именно, покажет будущее, но, разумеется, Иван, с его аналитическим умом, предпочел бы видеть на скамье подсудимых брата, нежели лакея: брат, будучи осужден, лишится права на наследство, и тем самым доля Ивана возрастет на 20 000 рублей. Именно поэтому даже во время разговора со Смердяковым, их последнего разговора, в котором Смердяков признается в убийстве Федора Павловича, Иван не хочет верить его словам – 20 000 ускользают из его рук.
– Убийца он! – воскликнул я.
– Вы, как всегда, торопитесь с выводами, Уотсон, – невозмутимо заметил Холмс. – При внешней цельности, логичности нарисованная мною картина не выдерживает никакой критики. Вспомните: Иван, говоря об убийстве, прежде всего решал идею в принципе, идею права на убийство, идею целесообразности уничтожения зла, которое олицетворяет для него Федор Павлович Карамазов, его отец. Конечно, мы понимаем, что разговором у калитки Иван не только наводил Смердякова на мысль, но впрямую подталкивал того к убийству Карамазова-старшего, хотя, надо отметить, и не говорил прямо: «Пойди и убей!» Но именно этот приказ звучит в подтексте его слов. А потому Иван, если согласиться с тем, что убил Смердяков, является истинным виновником преступления. Но Смердяков не убивал. Возникает вопрос: «Мог ли убить Иван?» Действительно, мог ли он перейти, так сказать, от слов к делу? Выше я уже ответил на этот вопрос, и ответил положительно. Но ответ мой опирался исключительно на географию и время, я имею в виду отъезд Ивана в Чермашню, и никоим образом не затрагивал психологический аспект. Не забывайте, Иван человек трезвомыслящий, лихорадочное возбуждение, которое в конце концов приводит его к безумию, настигает старшего из братьев уже после смерти отца. Мог ли такой человек поднять брошенный Дмитрием пестик и хладнокровно размозжить череп родному отцу? Мог ли, понимая, что если ему не удастся ввести в заблуждение следствие, то двадцать лет каторги ему обеспечено? Сомнительно, Уотсон, сомнительно! Не мне вам говорить, какой глубины пропасть разделяет слово и поступок. К тому же, опираясь на собственный опыт в расследовании преступлений, должен заметить, что человек, без конца рассуждающий об убийстве, как правило, никого не убивает; напротив, человек, планирующий убийство, не говорит о нем на каждом углу – он не может не понимать, что в таком случае подозрения падут прежде всего на него самого. Это, кстати, подтверждает тот факт, что чиновник Перхотин, расследующий убийство, сразу же главным подозреваемым делает Дмитрия, который был весьма несдержан в изъявлении своих чувств к отцу. Но угрозы Дмитрия, как и теоретические рассуждения Ивана, не свидетельствуют об их вине, как раз наоборот, они доказывают их невиновность. И последнее. Вспомните, Уотсон, действия Ивана после возвращения в Ско-то-при-го-ньевск. Черт побери! – не выдержал Холмс. – Названия городов у русских так же труднопроизносимы, как их фамилии. Однако я отвлекся… Итак, вспомните действия Ивана, подчеркиваю, действия, а не слова, в правдивости которых при желании можно усомниться. Его визиты к Катерине Ивановне, первый и второй приход к Смердякову, короткий разговор с Алешей – все это доказывает, что он не только не убивал отца, но убежден, что убил Дмитрий. Помимо прочего, и авторский голос Достоевского уверяет нас в этом. А теперь резюме: как и Смердяков, Иван мысленно убивал отца, и не раз, но Иван невиновен, хотя, поверив лакею, приходит к осознанию своей вины и перед отцом, и, в большей степени, перед безвинно арестованным Дмитрием; как результат, железный характер Ивана ломается, и рассудок его погружается во мрак помешательства. «Прощайте, прежний смелый человек!» – вот последние слова Смердякова, адресуемые Ивану.
