Гилберт Честертон - Призрак Гидеона Уайза
— Кстати, Хорн ведь — знакомец нашего Гидеона, — усмехнулся Гэллоп. — По воскресной школе, если не ошибаюсь.
— Ну, тогда он был христианином, — торжественно заявил Уайз. — Потом же стал якшаться с атеистами, а это до добра не доводит. Я иногда его встречаю. Конечно, я на его стороне, коль скоро он выступает против войны и всеобщей воинской повинности, но когда слышишь от него речи завзятого большевика…
— Простите, но дело не терпит отлагательства, — перебил его Стейн. Поэтому я вынужден, с вашего позволения, изложить его мистеру Бирну. Могу поделиться с вами секретными сведениями, мистер Бирн, о том, что по крайней мере двоих из тамошних заводил можно было бы упрятать за решетку из-за их связей с противником во время последней войны. Мне не хотелось бы прибегать к подобным мерам. Однако я прошу вас пойти к ним и спокойно объяснить: если они не пойдут на попятный, я завтра же передам все документы по этому делу властям.
— Гм-м, — отозвался Бирн, — то, о чем вы сейчас говорили, явно выходит за рамки закона и очень уж смахивает на шантаж. По-вашему, это не опасно?
— Опасно. Для них, — отпарировал Стейн. — Так что отправляйтесь туда и передайте им то, что я просил.
— Отлично, — вставая, сказал Бирн и лукаво вздохнул: — Здесь работы на целый день. Но, смотрите, если у меня будут неприятности, я уж постараюсь, чтобы они вас тоже не миновали.
— Постарайся, сынок, постарайся, — расхохотался старик Гэллоп.
Великая мечта Джефферсона о Демократии (с большой буквы) еще не сбылась слишком многое этому препятствует. Пока же в родной стране гениального мыслителя богачи заправляют всем, как тираны, хотя бедняки и не склонны молчать, как рабы. По крайней мере, обе стороны говорят друг с другом без обиняков.
Смутьяны заседали в странной пустой комнате с недавно побеленными стенами, на которых красовалась пара грубо сделанных абстрактных эстампов в манере, которую почему-то называют «пролетарским искусством». Покажите мне хоть одного пролетария, который мог бы тут что-либо разобрать! Единственное, что было общим у военных советов двух противоборствующих сторон, — то, что и здесь, и там нарушался сухой закон, ставший, как известно, частью американской Конституции. Спиртное лилось рекой: перед миллионерами блистали всеми цветами радуги самые разные коктейли. Хокет же, самый решительный из «большевиков», почитал достойным пить лишь русскую водку. Он был долговязым нескладным парнем; в сутулости его таилась угроза, а в линии профиля угадывалось сходство со злобным цепным псом: нос вместе с губами, над которыми презрительно топорщились рыжеватые усы, был вытянут вперед. Приятель Хокета, Джон Элайас, осмотрительный брюнет в очках, носил черную бородку клинышком. Этот пил абсент, к которому пристрастился в бесчисленных кафе Европы.
Журналиста преследовала неотвязная мысль, насколько похожи эти два человека — Джон Элайас и Джейкоб П. Стейн. Сходство проявлялось не только в чертах лица, но и в типе мышления, в повадках, так что, провались вдруг миллионер в люк отеля «Вавилон», он мог бы безнаказанно выйти на свет божий в самом логове заговорщиков.
Третий из этих людей обнаружил весьма странные пристрастия в питии, ибо напитком в его стакане было молоко. Белизна и непрозрачность сей безвредной для здоровья жидкости казались в подобном месте особенно зловещими, словно цвет указывал, что по ядовитым свойствам напиток этот намного превосходит мертвенный, болезненно-зеленый абсент. Однако безвредность молока оказалась все же символичной, ибо Генри Хорн пришел в стан бунтарей извилистой дорожкой и вовсе не был похож ни на мужлана и горлана Джейка, ни на перекати-поле Элайаса, начетчика и мастера политических интриг. Он получил хорошее воспитание, в детстве посещал церковь, был трезвенником и остался им даже тогда, когда отказался от таких пустячных вещей, как вера в Бога и семейная жизнь. Лицом он походил на Шелли, был красив и светловолос, как знаменитый поэт, но, в отличие от того, носил бородку на иностранный манер. Золотистая бородка почему-то подчеркивала некоторую женственность его облика, словно эти немногочисленные золотые волоски истощили все мужские свойства его натуры.
Когда журналист вошел в комнату, знаменитый смутьян Джейк Хокет занимался своим любимым делом — витийствовал. Хорн обронил какую-то случайную фразу, нечто похожее на «Боже упаси», а может, и не совсем это, и Джейк, моментально выйдя из себя, напал на поэта:
— «Боже упаси»! Как раз он тебя упасет, держи карман шире! Владыка небесный только и делает, что спасает нас от хорошей жизни, от возможности защищать свои права, бастовать, уничтожать этих кровососов в тех самых местах, где они в нас вцепляются. А почему бы ему не запретить что-нибудь не нам, а им? Почему ваши проклятые священники и святоши не восстанут на этих супостатов и не выкрикнут правду им в лицо? Почему их драгоценнейший Господь…
Тут Элайас, уставший от назойливой риторики, тихо вздохнул и перебил оратора:
— Священники, как писал Маркс, достались нам в наследство от феодализма, а потому при нынешнем экономическом укладе не играют сколько-нибудь значительной роли. То, чем они занимались в древности, делают сейчас ученые-эксперты на службе у капитала, а потому…
— Именно так, — не дал ему договорить журналист, усмехнувшийся невесело и даже с иронией человека, олицетворяющего беспристрастность. — Имейте в виду, что эти ученые достаточно учены, чтобы заниматься своим делом успешно.
И, не отводя глаз под застывшим, как у мертвеца, взглядом голубоглазого Элайаса, журналист рассказал заговорщикам об угрозе Стейна.
— Так я и думал, — усмехнулся Элайас, выдержка которого ему не изменила. Могу сообщить вам, что я был к этому готов.
— Смрадные псы! — возмутился Джейк. — Бедняка за такие угрозы отдали бы под суд. Но пока правосудию придет на ум заняться этими субъектами, они уже успеют благополучненько переселиться в мир иной. Если эта компания не угодит прямо в преисподнюю, то уж не знаю, есть ли такое пекло, куда их могли бы…
В этот момент Хорн безотчетно сделал протестующий жест — пожалуй, не из-за того, что его сотоварищ уже сказал, а из-за того, что тот сказать собирался. Но тут Джейка решительно оборвал Элайас.
— Нам нет никакого смысла обмениваться угрозами с этими людьми, — заявил он, уставив на репортера немигающий взор из-под очков. — Мы можем быть вполне уверены, что они нас стращают зря, — мы ведь в силах себя обезопасить. У нас уже все готово, просто пока еще рано начинать. Если же они перейдут к боевым действиям, мы нанесем сокрушающий удар. Наш план предусматривает немедленное применение силы на всех участках борьбы.
