Жорж Сименон - Четыре дня бедного человека
Тут требуется наводка на резкость, невероятно тонкая, сравнимая разве что с наводкой фотоаппарата. Давно, когда Боб был еще маленьким, Франсуа часто его фотографировал. Дочку уже реже: стало хуже с деньгами.
Утром Франсуа хватает двух стопок, первую он выпивает сразу же по выходе из дома на углу улиц Деламбра и Гэте. Ждать он не может, так как чувствует себя совершенно опустошенным, словно после обморока, и испытывает только одно желание: чтобы это как можно скорее прошло.
Потом Франсуа бродит по улицам. Ходит он много.
Никогда он столько не ходил, пока не стал безработным.
Идет одним и тем же маршрутом, почти без изменений, с одними и теми же остановками. В половине второго встает в очередь у редакции газеты, чтобы в числе первых прочесть предложения работы. Это стало просто-напросто привычкой. По объявлениям не спешит, так как заранее знает результат.
Уже двенадцать лет он живет на Монпарнасе, причем девять — в одной и той же квартире на улице Деламбра.
Родился он тоже на левом берегу, неподалеку отсюда — на Севрской улице.
В дверях домов стояли люди, из распахнутых окон доносилось радио, в некоторых комнатах уже горел свет, но неяркий, похожий на отблески солнца. Франсуа нравится брести в толпе по улице Гэте, где уже загорелись рекламы. Там на углу есть небольшой бар «У Пополя», а в нем у телефонной кабинки столик, который Франсуа считает чуть ли не своим. Он вошел туда, сел, привалясь спиной к светло-зеленой стене, и заказал стопку виноградной водки.
На той стороне толпа вливается в ярко освещенный зев кинотеатра. Прохожие едят мороженое. Тротуар здесь неширокий, и Франсуа хорошо видны лица пассажиров в проезжающих автобусах. С недавнего времени у всего появился легкий привкус пыли, лета и пота: стоит жара, и окна в домах на ночь оставляют открытыми.
Ее нет. Есть только две другие — крупная блондинка, которую Франсуа мысленно окрестил Фельдфебелем, и малышка с внешностью служанки; она очень неумело мажется и вряд ли даже совершеннолетняя. Все это очень смахивает на балет. Сквозь стекло, на котором он видит наоборот буквы, слагающиеся в фамилию «Пополь», Франсуа наблюдает, как девушки идут по тротуару навстречу друг другу. Идут неторопливо, помахивая сумочками. Сойдясь, обмениваются, нет, не улыбками, скорей — гримасами. Гримаса служаночки означает: «Бедные мои ноги». Вот она улыбнулась прохожему, остановилась, пожала плечами и пошла дальше, чтобы у магазина мужских рубашек сделать разворот, а в это время Фельдфебель на другом конце дистанции на миг замерла в темноте поперечной улицы. Там есть гостиница: тусклая лампочка над дверью, справа окошечко портье, запах линолеума.
Может быть, третья сейчас в гостинице с клиентом?
Франсуа нравится представлять ее с клиентом. И еще ему нравится, как она с безразличным видом входит в бар и, прежде чем облокотиться на стойку, бросает быстрый взгляд на Франсуа, а потом произносит: «Пополь, мятной с минералкой!»
— Виноградной водки! — постучав монетой по мраморной столешнице, крикнул Франсуа.
Нет, он ничуть не пьян. Он никогда не перебирает. Он четко знает границу, до какой позволит себе дойти, — когда туман сгущается настолько, что и люди, и вещи выглядят такими, как ему хочется.
Бездумно глядя в окно, он поднес стопку к губам и вдруг застыл, в горле у него пересохло. На улице прилип лицом к витрине мальчик, он стучит ладонями по стеклу, и этот мальчик — его сын! Франсуа вскочил, рванулся к двери, но, вспомнив, что не заплатил, возвратился к стойке. На углу, где девицы столковываются с клиентами, Боб подал ему руку.
— К нам кто-то пришел, — сообщил он.
— Кто?
— Он не сказал, как его звать. Пришел с полчаса назад и спросил, твой ли я сын.
— Почему ты не подождал меня дома?
— Не знаю. Я испугался.
У Франсуа Лекуэна вертелся на языке совсем другой вопрос; но он не осмелился его задать. Их дом находится метрах в двухстах, однако Франсуа ни разу не заходил к Пополю днем. Бобу полагается ложиться спать в восемь. Возвращаясь домой, отец всякий раз заставал сына в постели, и когда наклонялся поцеловать, впечатление у него было, что мальчик спит. При этом Франсуа очень следил, чтобы не дохнуть на сына.
— Как он выглядит?
— Толстый, волосатый. Говорит чудно. Так сердито спросил: «Полагаю, ты его сын?» — что я испугался, вдруг он меня ударит.
— Что он делает? Ты оставил его одного?
— Я сказал, что пойду поищу тебя. А он сел в твое кресло. И еще спросил, нет ли в доме чего-нибудь выпить.
— А потом?
— Дал мне денег и велел купить бутылку коньяка.
— Ты купил?
Боб протянул отцу банкноту, которую держал в сжатом кулаке. Они пошли быстрей. У винного магазина Франсуа остановился и подумал: может, правда купить на всякий случай бутылку?
— Боб, а ты уверен, что никогда не видел его?
— Да.
Франсуа купил бутылку коньяка «три звездочки». Из-за неведомого гостя улица казалась ему чужой, чуть ли не фантасмагорической. В прохожих тоже была какая-то таинственность.
— А как?..
Нет, об этом не стоит. Но все-таки странно, что мальчик прилип лицом именно к витрине бара Пополя. Выходит, он знал?
Живут они в самой тихой части улицы Деламбра.
Привратница сидела в своей каморке и, широко расставив ноги, лущила горох.
— Добрый вечер, госпожа Буссак! — бросает Франсуа, хотя прекрасно знает, что она не ответит, лишь пренебрежительно нахмурится: он уже полгода не платил за квартиру.
Лифта в доме нет, но лестница чистая, с красной дорожкой, которая крепится медными штангами. Четвертый этаж, направо. Франсуа поискал в кармане ключ, потом увидел, что дверь открыта. Машинально повесил на вешалку шляпу, направился в столовую и на пороге вдруг наткнулся на насмешливый взгляд.
— Хэлло, Франсуа!
Боб прятался за спиной отца, вцепившись в полу его пиджака.
— Здравствуй, Рауль.
— Что, не ожидал? Бутылку-то хоть принес? Держу пари, я напугал мальчугана.
— Боб, это твой дядя, — повернувшись к сыну, без особой радости сообщил Франсуа.
— Какой дядя?
— Мой брат Рауль. Тот, что был в Африке.
— Непохоже, чтобы он был в восторге от знакомства со мной.
— Это от неожиданности. Мне надо его уложить.
Ему уже давно пора в постель. Когда ты пришел, он еще не спал?
— Я как раз раздевался.
— Иди ложись.
— Иду, папочка. Ты придешь пожелать мне спокойной ночи?
— А мне, племянничек, ты ничего не хочешь пожелать?
— Спокойной ночи, сударь.
— Кто? Кто?
— Спокойной ночи, дядя.
Боб не захлопнул дверь своей комнаты, отец прикрыл ее, и двое взрослых остались одни. Секретер, стоявший между окнами, был открыт, на круглом столе валялись разбросанные бумаги.
