Буало-Нарсежак - Вдовцы
— Добрый вечер. Все оборачиваются.
— Ах, Серж! — восклицает Матильда. — Наконец ты решился приехать! Жан-Мишель, ты не знаком с моим мужем? Жан-Мишель — тот мужчина, с фотографиями. Он представляется:
— Мериль. — И без всякого смущения пожимает мне руку.
Двое других делают то же самое, пока Матильда сообщает мне их имена: Робер Легран, Марсель Блондо. Они весьма любезны. Держатся непринужденно.
— Мериль, покажи-ка Сержу свои фотографии, — просит Матильда. — Они просто потрясающие.
Он поворачивает к свету один из квадратиков, зажав между большим и указательным пальцами. На снимке Матильда в белом пуловере, который от плеча до пояса прочерчен разноцветной полосой. Шерсть выразительно облегает грудь.
— Мы уже готовим зимнюю коллекцию, — поясняет Мериль.
— Лично я предпочитаю красный, — заявляет Блондо.
Мирель копается в квадратиках, сверкающих у него на ладони. И показывает еще один снимок. Но я почти не смотрю на фотографии, а наблюдаю за мужчинами. Один копия другого: взлохмаченные шевелюры, водолазки, золотые браслетки на запястье — своего рода богема, ироничная, со всеми запанибрата. Я им завидую и в то же время ненавижу, потому что я сам — один из них, но у них есть деньги, а у меня — нет. Легран смотрит на фото и тычет ногтем в вырез пуловера.
— А если открыть шею чуть пониже? Это даст большую свободу груди.
— По-моему, тоже, — соглашается Матильда.
— Пожалуй, — поддерживает Мериль.
Он достает из кармана фломастер, подходит к стене и несколькими быстрыми штрихами набрасывает на ней силуэт — выразительную фигуру Матильды. Легран забирает у него фломастер и вносит свои исправления, добавляя развевающийся шарф. Все трое делают шаг назад. При этом Блондо наступает мне на ногу.
— Извините, — рассеянно бормочет он.
— Надо добавить несколько штрихов яркого цвета тут и тут… — уточняет Легран.
Его рука сладострастно шастает по непристойно приоткрытой груди. Глаза Матильды блестят, как у нищенки перед роскошной витриной. Может быть, она переспала с каждым из них. Я ощупываю револьвер на дне своего кармана.
— Зайди-ка завтра пораньше, — говорит Мериль Матильде. — Посмотрим на все это в спокойной обстановке.
Со мной они совершенно не считаются. Моего мнения и не спрашивают. Матильда принадлежит им куда больше, чем мне.
— Погоди, — спохватывается Мериль. — Нет, завтра мне надо ехать за город. У меня встреча с художниками. Лучше послезавтра.
Я его исключаю. Уж мне бы никакие художники не помешали встретиться с Матильдой. Значит… Легран? Блондо? Я прекрасно знаю: это может быть любой. Когда Матильда уходит по утрам из дому, она ускользает от меня. И тогда я подозреваю всех мужчин. Всем им хочется заключить ее в свои объятия. Сколько таких, как я, кто готов идти за ней по пятам ради одного удовольствия на нее смотреть? Она создана для любви. На нее оборачиваются, отпускают шуточки. Когда я выхожу с ней вместе из дому, то в любой момент готов кому-нибудь съездить по физиономии. Но все же среди них, всех этих самцов, есть один, который отобрал ее у меня. И вполне возможно, он принадлежит к мирку, в котором вращается Матильда. Но в таком случае он сейчас находится здесь, если только Матильда не предупредила его: «Мой муж тоже придет. Не показывайся». Однако, будь я на его месте, все равно пришел бы, а следовательно…
— Мы уходим, — сказал Легран. — Прощай, цыпочка. Он чмокает Матильду в обе щеки, по-приятельски.
Блондо и Мериль делают то же самое. Они без всякого воодушевления машут мне рукой.
— Счастливо! Я поспешно беру Матильду за руку. Рука у нее свежая, мягкая, податливая.
— Где ты выкопала этих типчиков?
— Это мои приятели. Робер — из Академии искусств, Марсель — из консерватории. Жан-Мишель считает, что они далеко пойдут.
Я просто запутался во всех этих именах. Они роятся вокруг Матильды. Какие у нее обширные знакомства! Она не манекенщица и не начинающая киноактриса, но, поскольку время от времени ее фото появляются в каком-нибудь каталоге, усвоила наигранные манеры, посещает чаще, чем хотелось бы, модные бистро, где все друг с другом на «ты» и друг с дружкой спят. Она подправляет макияж.
— Будь другом, принеси мне выпить.
Я пробиваюсь через толпу. Когда я возвращаюсь, Матильда болтает с невысоким плешивым господином, который к ней прижимается. Она кокетничает с ним и заразительно смеется. Наверняка знает, что я в отчаянии, но заговаривает первая, желая меня обезоружить:
— Позвольте представить вам моего мужа… Мсье Ришмон. Холодное пожатие руки. Ришмон! Ей не откажешь в наглости!
— Что у вас для нас новенького? — с любезной снисходительностью спрашивает меня Ришмон.
— О-о! У меня больше нет времени писать… Стоит связаться с работой на радио, как себе уже не принадлежишь. Вы ведь знаете, что это такое… Репетиции…
— А жаль! Мне понравилась ваша первая книга. Вам, господин Миркин, следовало бы писать.
— Совершенно верно… — начинает было Матильда. Я бросаю на нее злобный взгляд, и она тотчас умолкает. А я продолжаю:
— Я подумываю об этом. Подумываю… Возможно, в один прекрасный день…
— Тогда желаю удачи.
Этот господин целует Матильде руку, но, пожалуй, слишком нежно. Старый болван! Едва он отходит, как Матильда взрывается:
— Послушай, Серж. Это был такой удачный момент. Я подаю его тебе на блюдечке, а ты почти что посылаешь его куда подальше.
— Хватит… Больше о нем ни слова, пожалуйста.
— Ладно… ладно… Устраивай свои дела сам. Лишь бы у тебя это получалось!
Ну вот, и на сей раз все вышло не так, как хотелось бы. Матильда идет впереди, надувшись. Мы не без труда пробираемся к вестибюлю. На ходу она бросает мне ключи от своей машины.
— Садись за руль. У меня болит голова. Однако это не мешает ей сбежать по ступенькам с живостью школьницы. На тротуаре она приостанавливается. Изящный поворот шеи и головы, как у лани на лесной опушке. Она вдыхает вечер, нежную июньскую ночь, небо, медленно гаснущее над крышами, и повисает на моей руке.
— Я устала, милый. Тебе не следовало разговаривать заносчиво с Ришмоном… Было бы так уместно ввернуть, что ты участвуешь в конкурсе на премию «Мессидор». Он бы тебя поддержал.
— Нет!
— Не нет, а да. Не знаю, как именно проходит голосование, но заметь себе — он член жюри. Он встречает тебя у Патриса…
— Кто такой Патрис?
— Ну, у Гаравана. А Гараван — это что-нибудь, да значит! Ты не умеешь себя подать.
Так и есть, ее «симка» зажата машинами. Подаю чуть вперед, затем чуть назад. Бампер упирается в чей-то бампер. Я чертыхаюсь.
— Такой великолепный случай, — бубнит свое Матильда.
— Хватит уже, наконец. Послушай меня. Я не только не хочу, чтобы мне оказывали протекцию, но даже не поставил своего имени, когда сдавал рукопись.
