Жорж Сименон - Кабачок нью-фаундлендцев
Не сделал комиссар и десяти шагов, как перед ним выросла фигура, отделившаяся от стены. При свете фонаря возникло лицо Адели, она в упор спросила:
— Он умер?
Адель, наверное, прождала здесь несколько часов. Лицо у нее осунулось, кольца волос на висках развились.
— Еще нет, — в тон ответил Мегрэ.
— Но умрет?
— Может быть, да, может быть, нет.
— Вы думаете, я сделала это нарочно?
— Я ничего не думаю.
— Это ведь неправда! — Комиссар продолжал шагать. Она шла за ним, и ей приходилось идти очень быстро.
— Сознайтесь, в сущности, он сам виноват. Мегрэ сделал вид, что даже не слушает ее, но она упрямо продолжала:
— Вы прекрасно знаете, что я хочу сказать. На борту он уже чуть ли не говорил о том, что женится на мне. Ну а затем, на берегу… — Она не отступала. Казалось, ею владела повелительная потребность говорить. — Если вы думаете, что я пропащая девка, значит, вы меня не знаете. Но только бывают такие минуты… Послушайте, господин комиссар, вы должны все-таки сказать мне правду. Я знаю, что значит пуля. В особенности если выстрел в упор, в живот. Ему вскрыли брюшную полость? Да?
Чувствовалось, что она бывала в больницах, слышала разговоры врачей, знала людей, в которых не раз стреляли из револьвера.
— Операция удалась? Говорят, это зависит от того, что он ел, перед тем как его ранило…
Это был не мучительный страх. Это было ожесточенное упорство, которое не останавливалось ни перед чем.
— Вы не хотите мне отвечать? Однако же вы прекрасно поняли, почему я тогда так взбесилась. Гастон — подонок, и я никогда его не любила. А вот этот…
— Возможно, он будет жить, — отчеканил Мегрэ, глядя женщине в глаза. — Но если драма, происшедшая на «Океане», не разъяснится до конца, радости ему от жизни будет мало.
Он ждал, что она что-нибудь скажет, вздрогнет. Она лишь опустила голову.
— Вы, конечно, думаете, что мне все известно. Поскольку оба они были моими любовниками. И все-таки клянусь вам… Нет, вы не знали капитана Фаллю. А значит, не можете понять. Он был влюблен, это точно. Приезжал ко мне в Гавр. И ясное дело, такая страсть, в его возрасте, немного подействовала на рассудок. Но это не мешало ему быть предельно дотошным во всем, прекрасно владеть собой, а что касается порядка, так это был просто маньяк. Я до сих пор не понимаю, как это он решился спрятать меня на борту. Но знаю наверняка, что едва судно вышло в море, как он возненавидел меня. Характер его сразу изменился.
— Однако радист-то вас тогда еще не видел.
— Нет. Он увидел меня лишь на четвертую ночь, я вам уже говорила.
— Вы уверены, что в характере Фаллю еще до этого появились странности?
— Может быть, не до такой степени. А потом были дни, когда это становилось невероятным, когда я думала, не сошел ли он с ума.
— И вы совсем не подозревали, в чем причины такого поведения?
— Я думала об этом. Иногда мне казалось, что у них с радистом существует какая-то тайна. Я даже думала, уж не занимаются ли они контрабандой… Нет, больше меня на траулер не затащат! Подумайте, все это длилось три месяца и чем закончилось! Одного убили, едва пришли в порт. Другой… Это правда, что он жив?
Они дошли до набережной, и женщина колебалась, идти ли ей дальше.
— А где Гастон Бюзье?
— В гостинице… Он прекрасно знает, что сейчас не время мне надоедать: я его за одно слово могу выставить.
— Вы сейчас пойдете к нему?
Она пожала плечами, что означало: «А почему бы и нет?»
Однако к ней вдруг вернулось кокетство. Прежде чем уйти, она прошептала с неловкой улыбкой:
— Благодарю вас, комиссар. Вы были так добры ко мне. Я…
Это было приглашение, обещание.
— Ладно! Ладно! — проворчал он, удаляясь. И толкнул дверь «Кабачка ньюфаундлендцев».
В ту минуту, когда он взялся за ручку двери, из кафе шел такой шум, словно говорили одновременно человек двенадцать. Как только дверь отворилась, моментально воцарилось полное молчание. А между тем в зале было больше десяти человек, две или три группы людей, которые перед тем, несомненно, переговаривались.
Хозяин вышел навстречу Мегрэ, не без некоторого стеснения пожал ему руку.
— Правда ли, что тут рассказывают? Правда, что Ле Кленш выстрелил в себя из револьвера?
Посетители пили, делая вид, что разговор их не интересует. Здесь были Малыш Луи, негр, бретонец, главный механик траулера и несколько других, которых комиссар уже запомнил.
— Правда, — отозвался Мегрэ. И заметил, что главный механик беспокойно заерзал на обитой вельветом банкетке.
— Ну и плавание! — проворчал кто-то в углу с ярко выраженным нормандским акцентом.
Его слова, должно быть, очень хорошо выразили общее мнение, потому что головы присутствующих опустились, кто-то ударил по мраморному столику кулаком, а чей-то голос, как эхо, повторил:
— Да, хуже не бывает!
Но тут Леон кашлянул, призывая клиентов к осторожности, и показал им на моряка в красном свитере, который одиноко сидел и пил в углу.
Мегрэ сел возле стойки и заказал коньяк с водой.
Все замолчали. Каждый старался для вида чем-то заняться. И Леон, как ловкий режиссер, предложил самой многолюдной группе:
— Хотите домино?
Это был способ произвести шум, занять руки. Домино, повернутые вверх черной стороной, были смешаны на мраморной доске столика. Хозяин сел возле комиссара.
— Я заставил их замолчать, — прошептал он, — потому что тот тип в левом углу — отец парнишки. Понимаете?
— Какого парнишки?
— Юнги Жана Мари. Того, что упал за борт на третий день плавания.
Этот человек прислушивался. Если он и не различал слов, он понял, что речь идет о нем. Он сделал знак официантке наполнить его стопку и, сморщившись, залпом осушил ее.
Он был пьян. Его выпуклые светло-голубые глаза уже помутнели. Комок жеваного табака оттопыривал левую щеку.
— Он тоже ходил к Ньюфаундленду?
— Прежде ходил. Теперь у него семеро детей, и зимой он ловит сельдь. Зимой ведь плавание короче: сначала месяц, потом все меньше и меньше, по мере того как рыба спускается к югу.
— А летом?
— Летом он рыбачит самостоятельно, ставит тройные сети, клетки для ловли омаров.
Человек этот сидел на той же скамье, что и комиссар, только с другого края. Мегрэ наблюдал за ним в зеркало. Он был маленького роста, широк в плечах. Типичный моряк с Севера — коренастый, упитанный, с короткой шеей, розовой кожей, светлой бородой. Как и у большинства рыбаков, руки его были покрыты шрамами от фурункулов.
— Он всегда так много пьет?
— Они все пьют. Но особенно он напивается с тех пор, как погиб парнишка. Ему очень тяжело видеть «Океан».
Теперь этот человек смотрел на них с наглым видом.
— Что вы от меня хотите? — заикаясь, обратился он к Мегрэ.
