Жорж Сименон - Рука
Разве я, например, отдавал себе отчет, что Изабель уже за сорок и что волосы у нее начали седеть? Мне приходится сделать над собой усилие, чтобы понять: мы оба уже перешагнули за середину отпущенной нам жизни и очень скоро станем стариками.
Да разве я уже и не кажусь стариком своим дочерям? Могут ли они вообразить, что я сгораю от желания сойтись с такой женщиной, как Мона?
Готов держать пари, они воображают, что с их матерью мы уже не способны на любовь и именно поэтому у них и нет целой кучи сестер и братьев.
Вернувшись домой, я застал Изабель за стряпней. Она стояла нагнувшись, и я, как обычно, коснулся губами ее щеки. Потом я прошел сменить костюм на старую домашнюю куртку из мягкого твида с кожаными нашивками на локтях.
Открыв шкаф с напитками, я крикнул:
— Выпьешь чего-нибудь?
Она поняла, что я имею в виду.
— Нет, спасибо… Впрочем, да, только посильнее разбавь…
Я приготовил для нее легонький скотч, а себе куда более крепкий.
Она присоединилась ко мне в гостиной. На ней было домашнее платье в цветочек, которое она всегда надевала, занимаясь хозяйством.
— Я еще не успела переодеться…
Протягивая ей стакан, я сказал:
— Твое здоровье…
— И твое, Доналд…
Мне показалось, что в ее голосе звучала некая значительность, содержавшая как бы предупреждение.
Я предпочел не смотреть ей в глаза, опасаясь встретить иное выражение, чем обычно. Пройдя в библиотеку, я уселся в свое излюбленное кресло, а она вернулась к хозяйственным хлопотам.
Что она подумала, найдя окурки? Идя в гараж, была ли она уверена, что найдет их или, во всяком случае, найдет след моего пребывания там?
Что навело ее на мысль о моем истинном поведении, когда я вышел из дома на поиски Рэя? Как она поняла, что я вовсе не намеревался углубиться в пургу?
Она не могла видеть, что я свернул с дороги, ночь была чересчур темна. Она не могла слышать моих криков из-за воя ветра.
Да ведь и я сам в тот момент, когда выходил из дома, ни о чем не подумал. Только ступив несколько шагов среди бурана, я уклонился.
Знала ли она всегда, что я — трус? Ведь, по существу, в этом все дело. Физическая, непреодолимая трусость. Я был совершенно вымотан и любой ценой хотел избежать дальнейших физических страданий.
Догадалась ли она об этом? Ведь только сидя на скамейке, я понял, что меня радует исчезновение Рэя и его возможная смерть, — ведь только чудом он мог бы отыскать правильную дорогу.
Поняла ли она и это? И в таком случае каковы ее чувства ко мне?
Презрение? Жалость? Ничего такого я не прочитал в ее глазах. Всего лишь любопытство.
Тут пришло новое, более экстравагантное объяснение. Она оттолкнулась от мыслей Олсена, проскользнувших в некоторых его вопросах, но ведь Олсен меня мало знает и образ мышления у него полицейский.
Лейтенант оглядывал меня и Мону, взвешивая возможность интимной связи между нами. В этом-то я уверен. Готов держать пари, что он наводил секретные справки. Но случаю было угодно, чтобы на вечере у Эшбриджей я почти ни разу не приблизился к Моне.
Думает ли Изабель, что у меня были тайные свидания с Моной?
Я езжу в Нью-Йорк в среднем раз в неделю и провожу там целый день.
Случается, и заночевываю. Рэй часто путешествовал, потому что его агентство имеет ответвления в Лос-Анджелесе и в Лас-Вегасе.
Увидев меня вернувшимся домой в одиночестве, не подумала ли моя жена, пусть на какое-то мгновение, что я мог воспользоваться этой кошмарной ночью, чтобы отделаться от Рэя?
Хладнокровно рассуждая, в этом нет ничего невозможного. Я действительно думаю, что, если бы она узнала о совершенном мною убийстве, она не реагировала бы иначе, а продолжала бы жить со мной бок о бок, смотря на меня так, как она смотрит, с любопытством и с надеждой во всем разобраться.
Мы поели наедине в столовой, и перед нами, по обыкновению, стояли два серебряных канделябра с красными свечами. Это была традиция Изабель. Ее отец, хирург, тоже любил торжественность.
У меня дома, над типографией и редакцией «Ситизена»[1], жили куда проще.
Кстати, почему отец не позвонил мне, чтобы расспросить о происшествии с Рэем? Ведь он по-прежнему издает в Торрингтоне свою еженедельную газету, одну из старейших в Новой Англии, которая насчитывает больше ста лет своего существования.
После смерти моей матери он живет один. Вернулся к холостяцким привычкам и если не идет в ресторан, то охотно сам себе стряпает. Та же уборщица, что наводит порядок в редакции газеты, поднимается и к нему на второй этаж, чтобы застелить его постель.
Мы живем всего в каких-нибудь тридцати милях друг от друга, и тем не менее я езжу навестить его не больше чем раз в два-три месяца. Вхожу в его кабинет, отделенный от типографии всего лишь стеклянной перегородкой; он всегда с засученными рукавами и всегда за работой.
Поднимая глаза от своих бумаг, он всегда как бы удивляется, что я приехал.
— Добрый день, сын…
— Добрый день, отец…
Он продолжает писать, или править гранки, или говорить по телефону. Я сажусь в единственное кресло, которое стоит все на том же месте, с времен моего детства. Наконец он задает мне вопрос:
— Ты доволен?
— Все идет хорошо.
— Изабель?
У него к ней слабость, хотя он ее несколько и стесняется. Много раз отец, шутя, говорил мне:
— Ты не достоин такой жены, как она…
После чего он, из чувства справедливости, добавлял:
— Не больше, чем я был достоин твоей матери…
Мама умерла три года назад.
— Девочки?
Он никогда не мог запомнить их возраста, и они в его представлении были куда моложе, чем на самом деле.
Отцу семьдесят девять лет. Он высок, тощ и согбен. Я всегда помнил его сгорбленным, всегда худым, с маленькими, очень хитрыми глазками.
— Как идут дела?
— Не жалуюсь.
Он выглядывал в окно.
— Смотри-ка! У тебя новая машина…
Своей он пользовался больше десяти лет. Правда, пользовался-то он ей довольно редко. Он редактировал «Ситизен» почти один, и его редкие сотрудники были бесплатными добровольцами.
Женщина лет шестидесяти, г-жа Фукс, которую я знал издавна, занималась сбором рекламы.
Отец печатал также визитные карточки, похоронные извещения, коммерческие каталоги для местных торговцев. Он никогда не стремился расширить свое предприятие, а, наоборот, постепенно все сужал поле деятельности.
— О чем ты задумался?
Я вздрогнул как пойманный на месте преступления. Привычка!
— Об отце… Я удивлен, что он не позвонил нам.
У Изабель уже не было ни отца, ни матери, только два брата, обосновавшихся в Бостоне, и еще сестра, вышедшая замуж в Калифорнии.
— Надо будет заехать к нему как-нибудь утром.
