Рекс Стаут - Не позднее полуночи
Они все еще жужжали под вешалкой, но при моем появлении рой сразу же распался, они обернулись, и я увидел их лица. На крыльце стоял высокий худой мужчина. Я прошел мимо группы под вешалкой, открыл дверь и сказал:
— Мистер Роллинс? Проходите.
Вообще-то лично у меня была мысль поместить Роллинса в соседнюю комнату и продержать его там, пока не закончится совещание и нам не объявят его результаты, но если бы Вульф хотел, он бы сам мне об этом сказал, у меня же не было никакого желания вступать в противоречие с его «я», пока оно не угрожает моему. Так что я принял у Роллинса пальто и шляпу и провел его прямо в кабинет. Я уже вошел вслед за ним и закрывал за собой дверь, когда послышался голос Сьюзен: «Мистер Гудвин!».
Я толкнул дверь назад и вместе с ней оказался в прихожей. Когда я подошел, она спросила:
— Это ведь один из них? Тот, которого зовут Роллинс?
— Совершенно верно. Гарольд Роллинс из Берлингтона, штат Айова, профессор истории в Бемисском колледже.
Она взглянула на своих дружков. Их головы пришли в движение, повернулись на пару сантиметров влево и вновь вернулись в исходное положение. Она посмотрела на меня.
— Мистер Вульф спрашивал, нет ли у меня комментариев относительно того, что он рассказал мне про мисс Фрейзи. Он спросил, не считаю ли я, что здесь есть о чем поговорить. Так вот, в данный момент у меня нет комментариев, но они будут. Было бы просто оскорбительно ждать…
Кнудсен поспешно дернул её за рукав, и она замолчала. Потом она гневно стрельнула глазами в его сторону и по-ястребиному резко повернула голову в мою сторону.
— У меня нет комментариев, — почти провизжала она и потянулась к вешалке за пальто. То же самое сделали одновременно с ней и мужчины.
— Я, конечно, прошу прощения, джентльмены, — проговорил я как можно дружелюбней, — но моя бабушка из Огайо любила спрашивать меня, не проглотил ли я язык. Меня это всегда очень удивляло. А сейчас я думаю, может, с вами как раз и произошло такое несчастье?
Ни ответа, ни привета. Я сдался, открыл дверь и выпустил их на улицу.
8
Вернувшись в кабинет, я, не подходя к своему столу, сразу же занялся освещением. В кабинете было восемь осветительных средств различного вида и назначения. Одна лампа была вделана в потолок; это была огромная перехваченная обручем алебастровая чаша восточного происхождения, которая приводилась в действие с помощью стенного выключателя, вторая размещалась на стене прямо за креслом Вульфа, третья стояла на его столе, четвертая — на моем, пятая призвана была освещать наш большой глобус, и еще три лампы предназначались специально для освещения книжных полок. Та, что размещалась на столе Вульфа, была зарезервирована исключительно для деловых занятий — таких, как, например, разгадывание кроссвордов. Лампа на стене за его спиной служила для чтения. Все остальные мне, идя навстречу пожеланиям Вульфа, надлежало держать одновременно включенными. Обойдя все выключатели, я взял свою записную книжку и удостоил взглядом Роллинса.
— Они ушли? — спросил Вульф.
— Да, сэр. Никаких комментариев.
Роллинс непринужденно, будто у себя дома, развалился в нашем краснокожем кресле, хотя, честно говоря, ему за глаза хватило бы и кресла половинного размера. При этом он, в отличие от Кэрол Уилок, отнюдь не производил впечатления человека, страдающего от недоедания — все, что от него осталось, выглядело вполне здоровым. На лице при беглом осмотре можно выло заметить только широкий подвижный рот да очки в массивной темной оправе. Правда, если хорошенько приглядеться, можно было заметить еще нос и подбородок, но для этого уже надо было сконцентрироваться.
Конечно, при таких очках трудно что-нибудь утверждать наверняка, но мне показалось, что он ответил на мой взгляд.
— Вас ведь зовут Гудвин, не так ли? — спросил он.
Я признался.
— Значит, это вы натравили на меня этого Янгера? Надеюсь, вы не ждете от меня благодарности? Я во всяком случае её не испытываю, — он переключился на Вульфа. — Ну что ж, не будем терять времени. Должен признаться, что я пообещал прийти сюда и выполнил свое обещание, только чтобы убить время. Я, знаете ли, оказался в жутко тяжелой ситуации, даже не вижу, как выбраться из нее, сохранив честь и достоинство, так стоит ли еще отказывать себе в удовольствии лично познакомиться со знаменитой ищейкой? — он улыбнулся и потряс головой. — Нет-нет, я вовсе, не хочу никого обидеть. Мне ли в моем положении еще кого-то обижать. Так о чем же мы с вами будем говорить?
Вульф внимательно разглядывал собеседника.
— Мне кажется, мистер Роллинс, вы слишком уж предаетесь отчаянию. Моим клиентом является фирма «Липперт, Бафф и Асса», но во многих отношениях ваши интересы здесь совпадают, и их честь и достоинство затронуты в этом деле не меньше, чем ваши. И все это еще можно спасти. Вы же вдобавок к спасенной чести можете получить еще и приличную сумму денег. Значит, вам пришлось не по вкусу предложение мистера Янгера?
Он продолжал улыбаться.
— Разумеется, я знаю, что мне следует проявлять снисходительность.
— Вы имеете в виду мистера Янгера?
— Да нет, вас всех. Ведь мы с вами мыслим совершенно различными категориями, у нас разные системы ценностей. Для меня эта ситуация в высшей степени унизительна, но мне некого винить, я оказался в ней только из-за своего же собственного безрассудства. Я сам вырыл себе могилу, все это правда, но понимать и признавать это вовсе еще не значит не испытывать отвращения при виде могильной плесени и кишащих червей. Вы можете вернуть мне мою работу?
— Работу?
— Да, работу. Я преподаю историю в Бемисском колледже, но это продлится уже недолго. Думаю, вас весьма позабавит, если я расскажу вам… нет, пожалуй, вернее будет сформулировать это иначе… Меня весьма позабавит — так лучше, — если я расскажу вам одну историю. Однажды осенью один мой коллега шутки ради показал мне объявление об этом конкурсе, представляете, он сказал, что это может заинтересовать меня как ученого и как преподавателя. Первая головоломка оказалась простой до идиотизма, не умнее была и вторая, их показал мне все тот же коллега. Мне стало любопытно, как долго может продолжаться подобный идиотизм, и я стал по мере их появления доставать себе все новые стихи. Вскоре я обнаружил, что меня это стало задевать. Дело в том, что я поставил себе цель разгадывать стихи, не обращаясь ни к каким книгам, но на двенадцатом мне пришлось нарушить зарок, просто чтобы освободиться, а то это уже превращалось в какую-то навязчивую идею.
Он скривил губы.
— Сказал ли я вам, что не участвовал в конкурсе?
