Уолтер Саттертуэйт - Клоунада
— Эй! Сколько раундов отстояли?
— Всего несколько, — ответил я. — Очень давно.
— Да? Чудесно! А как насчет спарринга? — Он быстро переступил ногами и зацепился левой за стул. Тот самый, на котором лежали котелок Ледока, перчатки и папка с делом. Папка соскользнула со стула, раскрылась, страницы вывалились и веером рассыпались по полу.
Хемингуэй наклонился, но Ледок положил руку на его лапищу и попросил:
— Эрнест. Пожалуйста. Сядьте. Вон туда. — Он показал на свободный столик. — Я тут сам управлюсь.
— Ладно. — Он ухмыльнулся. — Пошли.
Мы двинулись к другому столику.
— Я тренируюсь в спортзале недалеко отсюда, — сообщил мне Хемингуэй. — Груши, всякие штуки для прыжков. Приходите как-нибудь, позабавимся. Заметано?
— Конечно, — сказал я.
Это был столик на четверых. Я сел на один стул, Хемингуэй уселся справа от меня. Положил свои большие руки на стол и уронил солонку.
— Черт! — выругался он и поставил ее прямо. И снова улыбнулся. — Анри сказал, вы хотите со мной поговорить. О чем? — Все его внимание сосредоточилось на мне, а внимания ему было не занимать. Журналисты все такие, если, конечно, не притворяются.
Я сказал:
— Наше агентство наняли, чтобы расследовать смерть Ричарда Форсайта. Мне хотелось бы узнать о нем как можно больше.
— Ну, буду рад помочь. Все, что смогу. Правда. Но что там расследовать? Парень сам пустил себе пулю.
К нам присоединился Ледок. Он оглядел круглый стол, разобрался, кто где сидит, занял место справа от Хемингуэя. И положил папку, перчатки и котелок на свободный стул, подальше от журналиста.
— Bon, — сказал он.
— Его мать, — сказал я Хемингуэю, — придерживается другого мнения.
— Милая дама, — заметил он. — Чувствуется белая кость. Мне она всегда нравилась. — Он ухмыльнулся. — Но она ошибается, нет? Он выбрал легкий выход.
— Из чего? — спросил я.
— Хотите знать, что я думаю? — вдруг совершенно серьезно произнес он, наклонился вперед и сложил руки. Ледок с опаской глянул на его руки.
— Конечно, — сказал я.
Но тут появился усатый официант с еще одним меню. И протянул «святое писание» журналисту. Хемингуэй открыл его и снова опрокинул солонку. А когда потянулся к ней своей лапищей, Ледок быстро выбросил вперед свою руку, схватил солонку и переставил на самый дальний край стола. Он поставил ее надежно, отпустил и откинулся на спинку стула, сложив руки на груди. Усач официант взирал на все происходящее как ни в чем не бывало.
Хемингуэй изучил меню.
— Эй, да у них сегодня подают andouillettes. Замечательно! — Он повернулся к официанту и некоторое время что-то быстро говорил ему по-французски. Официант все выслушал, кивнул, забрал меню и зашагал прочь.
— Они готовят замечательные andouillettes, — сказал Хемингуэй. — Блеск. Просто объедение. Они берут…
— Так что вы там говорили, Эрнест, — перебил его Ледок, — насчет Ричарда Форсайта?
— Ах, да. — Он снова наклонился вперед и сжал руки. Быстро оглядел зал. И заговорил приглушенным голосом. Хотя голос его никак нельзя был назвать тихим. — Он был голубой.
Ледок рассмеялся.
— Эрнест, да он и не делал секрета из того, что иногда спал с мужчинами.
— Вот именно, — сказал Хемингуэй и разжал руки, выставив напоказ свои широкие ладони.
— Но все же чаще он спал с женщинами, — уточнил Ледок.
Хемингуэи забросил руки на спинку стула.
— Женщин кругом было куда больше. Война. Простая арифметика, не так ли?
Ледок сказал:
— Эрнест, признаюсь, бисексуальность — влечение весьма сомнительное, но…
— Лично я этого не понимаю. — Хемингуэй откинулся на спинку стула и покачал большой годовой. — Бисексуальность. Как это, а? Во вторник ты просыпаешься и решаешь, что сегодня будешь ухлестывать за Рози О'Грейди? А в среду уже подкатываешь к Барнаклу Биллу? Что это такое?
Ледок улыбнулся.
— Не знаю. Но могу сказать, что по этому поводу говорил Ричард.
— И что же он говорил?
— «Кожа есть кожа, плоть есть плоть».
— Ну да, конечно. Очень мило. Но все это показуха. Для того же ему служили и женщины. Для камуфляжа. В душе он был педиком, вот и все. — Хемингуэй снова наклонился вперед и положил руки на стол. — Могу сказать, что я думаю по поводу случившегося. Он был с этой, как ее, немкой…
— Сабиной фон Штубен, — подсказал Ледок.
— Точно, — согласился Хемингуэй. И повернулся ко мне. — Красивая девушка. Была от него без ума, ходила за ним следом, как течная сука. — Он покачал головой. — Жаль, такое добро пропадало. Ну да ладно. Значит, в тот день они были вместе в гостиничном номере, так? И у Форсайта случился конфуз. Старый петушок отказал. Может, она над ним посмеялась, эта фон Штубен, — с немками вообще туго дело, они все железобетонные. Ну вот. Тогда он совсем слетел с катушек. Вытащил свой плюгавенький «браунинг» и вышиб ей мозги. Потом увидел, что натворил, направил пистолет на себя и застрелился. — Он откинулся назад. — Разве это не очевидно, а?
Ледок улыбнулся.
— В вашей версии кое-что не сходится.
— Почему же? — возмутился Хемингуэй. — Что именно не сходится?
Появился усач официант. С блюдами для меня и Ледока и с бутылкой вина в серебряном ведерке.
Ледок и Хемингуэй почтительно молчали, пока официант откупоривал бутылку. Пробку он передал Ледоку — тот основательно и задумчиво ее обнюхал и одобрительно кивнул. Официант налил с сантиметр вина в бокал Ледока. Ледок попробовал вино и снова кивнул официанту.
Официант налил вино в мой стакан, потом в стакан Хемингуэя, затем Ледока. Поставил бутылку назад в ведерко, аккуратно обвязал горлышко салфеткой и, чеканя шаг, ушел прочь.
Ледок поднял бокал, мы с Хемингуэем последовали его примеру.
— Salut![25] — сказал Анри. И двинул было бокал в сторону Хемингуэя, но тут же передумал, снова провозгласил «Salut!», поднес его к губам и отпил глоток. Мы с Хемингуэем тоже сказали «Salut!» и попробовали вино.
Хемингуэй слегка почмокал губами, склонил голову, прищурился и сказал:
— «Монтраше». Двадцатого года.
— Девятнадцатого, — поправил Ледок.
— Очень хорошее вино. Отличное. Так что там у вас не сходится?
Ледок взял в руки нож и вилку.
— Они оба были одеты. Если бы они занимались любовью, contretemps,[26] о котором вы упоминали, должен был случиться раньше. — Он отрезал кусочек рыбы и положил его в рот.
Хемингуэй пожал могучими плечами.
— Значит, она выдала что-нибудь эдакое позже. Эти немки, с ними же никакого спасу.
Я попробовал колбаску. Очень вкусная. И впрямь объедение.
