Дороти Сэйерс - Возвращение в Оксфорд
— Проходите! Здесь настоящий кофе. А с кофе в трапезной ничего нельзя сделать, Стив?
— Разве только создать специальный фонд, — сказала мисс Стивенс. — Вы, верно, не пытались посчитать, сколько стоит напоить двести человек первоклассным кофе.
— Да, понимаю, — отозвалась мисс Мартин. — Так утомительна эта жалкая бедность. Я, пожалуй, скажу про это Флакетт. Помните Флакетт — богатую девушку со странностями? Была на вашем курсе, мисс Фортескью. Она только что ходила за мной по пятам — хотела передать в дар колледжу аквариум с тропическими рыбками. Говорила, что они оживят естественнонаучную аудиторию.
— Если бы рыбки оживили еще и лекторов, — ответила мисс Фортескью, — это было бы совсем неплохо. Лекции мисс Гильярд по конституционному развитию были в наши дни просто пыткой.
— О боже! Это конституционное развитие! Ох, ведь оно и до сих пор читается — каждый год она начинает примерно с тридцатью слушателями, а к концу остаются только два-три прилежных темнокожих студента,[49] которые записывают в тетрадочку каждую ее фразу. Те же лекции, слово в слово, — никаким рыбкам не под силу их оживить. Ну вот, а я ей говорю: «Это очень мило с вашей стороны, мисс Флакетт, но не думаю, что рыбки тут приживутся. Им ведь нужна специальная система обогрева, верно? И это лишняя работа садовникам». У нее был такой разочарованный вид, что я отправила ее к казначею.
— Ну что ж, — сказала мисс Стивенс, — я поговорю с Флакетт и предложу ей создать кофейный фонд.
— Это было бы куда полезнее рыбок, — согласилась декан. — Боюсь, порой мы воспитываем в своих стенах странных личностей. Хотя вы знаете, Флакетт — уникальный специалист по жизненному циклу печеночного сосальщика.[50] Кто-нибудь хочет бенедиктину[51] к кофе? Давайте-ка, мисс Вэйн. Алкоголь развязывает язык, а мы хотим узнать побольше о вашем новом детективе.
Гарриет кратко описала сюжет, над которым работала.
— Простите за прямоту, мисс Вэйн, — сказала мисс Бартон, подаваясь вперед, — но странно, что после всего, что вы пережили, вас тянет писать книги подобного рода.
На лице декана отразилась тревога.
— Ну, во-первых, — возразила Гарриет, — у писателя нет особого выбора, пока он не заработает много денег. Если вы сделали себе имя на книгах определенного рода, а потом переключились на другой жанр, то продажи, скорее всего, упадут, такова суровая правда жизни. — Она помолчала. — Я знаю, что вы думаете — что человек с утонченными чувствами предпочел бы зарабатывать мытьем полов. Но полы я бы мыла плохо, а детективы пишу довольно хорошо. И я не считаю, что утонченные чувства должны мешать мне делать мою работу.
— Совершенно верно, — сказала мисс де Вайн.
— Но вы не можете не признать, — настаивала мисс Бартон, — что ужасные преступления и страдания невинных подозреваемых следует принимать всерьез, а не превращать в интеллектуальную игру.
— Я принимаю их всерьез в реальной жизни. Как все. Но не будете же вы утверждать, что человек, переживший любовную драму, не имеет права написать легкомысленную комедию нравов?
— Но разве это то же самое? — нахмурилась мисс Бартон. — У любви есть более легкомысленная сторона, у убийства же ее нет.
— Возможно, если вы имеете в виду комическую сторону. Но есть интеллектуальная сторона расследования.
— Вы расследовали преступление в реальной жизни, верно? И что вы чувствовали?
— Это было интересно.
— И вас не смущает, учитывая ваш опыт, что вы послали человека под суд и на виселицу?
— По-моему, нечестно задавать такой вопрос мисс Вэйн, — вмешалась мисс Мартин. И добавила извиняющимся тоном, обращаясь к Гарриет: — Мисс Бартон интересуют социологические аспекты преступления, она считает, что пенитенциарная система нуждается в реформе.
— Считаю, — сказала мисс Бартон. — Наше отношение ко всему этому кажется мне совершенно дикарским и отвратительным. Я видела много убийц, когда посещала тюрьмы, и большинство из них безобидные недалекие люди, несчастные создания, иногда даже с психическими отклонениями.
— Думаю, вы отнеслись бы к вопросу иначе, если бы встретились с жертвами, — ответила Гарриет. — Зачастую это люди еще более недалекие и безобидные, чем убийцы. Но они обычно остаются в тени. Даже присяжные не обязаны осматривать тело, если только сами не хотят. Но я видела труп в Уилверкомбе, я нашла его, и это было чудовищное зрелище — вы представить себе не можете насколько.
— Не сомневаюсь, — сказала мисс Мартин. — Мне более чем хватило описания в газете.
— И кроме того, — продолжала Гарриет, обращаясь к мисс Бартон, — вы ведь не видите убийцу при исполнении. Вы видите его, когда он пойман, посажен в клетку и очень несчастен. Но тот убийца в Уилверкомбе был хитрым, алчным мерзавцем, готовым убивать снова и снова, если его не остановят.
— Это безусловный аргумент за то, чтобы их ловить, — сказала Фиби, — что бы с ними потом ни делали.
— И все-таки не слишком ли это хладнокровно — ловить убийц в качестве интеллектуального упражнения? — спросила мисс Стивенс. — С полицией понятно, это их работа.
— По закону, — ответила Гарриет, — это обязанность каждого гражданина. Но большинство людей об этом не знает.
— А этот Уимзи, — не унималась мисс Бартон, — который, кажется, сделал себе из этого хобби, он смотрит на поимку преступников как на обязанность или как на интеллектуальное упражнение?
— Не знаю, — сказала Гарриет. — Но мне повезло, что он выбрал такое хобби. В моем случае полиция ошиблась — я не виню их, но так уж вышло. Поэтому я рада, что был кто-то еще.
— Вот это благородные слова, — объявила мисс Мартин. — Если бы меня обвинили в том, чего я не совершала, я бы на стенку лезла.
— Но взвешивать доказательства — моя работа, — напомнила Гарриет. — И я не могла не видеть, что у полицейских весьма сильная позиция. Это ведь формула, вроде a + b, просто в этом случае был еще неизвестный фактор.
— Как эта штука, которая все время возникает в новой физике, — сказала мисс Мартин. — Постоянная Планка, или как ее там.
— Несомненно, чем бы дело ни кончилось и кто бы в нем ни участвовал, — внесла свою лепту мисс де Вайн, — главное — собрать все факты.
— Да, в том-то и дело, — согласилась Гарриет. — Факт заключается в том, что я не совершала убийства, а мои чувства не имеют значения. Если бы я убила его, то, вероятно, чувствовала бы себя совершенно правой и возмущалась бы тем, что со мной дурно обращаются. А так я считала и считаю, что обречь кого бы то ни было на мучительную смерть от яда — совершенно непростительный поступок. Но то, что в этом обвинили именно меня, — просто несчастный случай, как если бы я упала с крыши.
