Жорж Сименон - Ранчо “Кобыла потерялась”
Она давно уже была такой и, может быть, даже всегда, даже когда была девушкой — уже старой девой, потому что ей тогда было двадцать восемь лет, — и она своей агрессивной иронией мешала Кэли Джону за собой ухаживать. Тем не менее она, наверное, любила его. К какому разгулу могло это привести теперь, когда другая сумасшедшая, эта Мюриэл Мубери, открыла ей глаза на преимущества быть старой леди?
— Выпей сначала… Увидишь, что это важно и что стоит терпеливо выслушать все подробности… И что это телефон так долго молчит?
— Мы сидели у окна на моей козетке. Рассеянно смотрели в Розитин сад, где садовник поливал… Она, наверное, так сидела часами, смотря не в сад, а шпионя за своей сестрой и зятем.
— Знаешь, где… где… Она замялась, произнести ли ей запретное имя.
— Энди Спенсер, — грубо сказал он, с некоторым нетерпением. Она удивленно взглянула на него, пожала плечами.
— Хорошо, если теперь можно… Я так привыкла говорить некто…
Правда, он большего и не заслуживает. Я тебе должна рассказать, что он мне учинил… Ты знаешь, где некто устроил себе кабинет… Во флигеле, что в глубине парка… Мой отец, который был просто грубым ирландцем и происходил, кажется, от дублинского сапожника — этого не нужно говорить Розите, — так вот, мой отец, он устраивал себе контору в своих магазинах… Не уверена, помнишь ли ты… Его там видели прогуливающимся между полок — коренастый, приземистый… С отцом мог заговорить кто угодно, пусть даже он его и поставит на место, если плохое настроение…
Он, случалось, и выпивал вместе с клиентом в баре… Свое состояние, понимаешь, он сам его себе сделал. В то время как господин его зять, который так увеличил его предприятие, что сам в нем запутался, и который контролирует все возможные предприятия, носа не показывает в своей конторе, появляясь только на административных советах… В это время он всегда в этом флигеле, вот! Можешь посмотреть на него через окно! Он там в совершенном одиночестве, только секретарь и громила метис, который охраняет дверь как бульдог… Время от времени какие-нибудь высокопоставленные персоны появляются из-за ограды, минуют дом и направляются прямо во флигель. Можешь быть уверен, что их не зовут незнамо как… И вот эта душка Мюриэл вдруг вскрикивает — я это помню, потому что мы говорили совершенно о другом: «Смотри-ка, фотограф!» Я ее спрашиваю: «Какой фотограф?» И смотрю в сад. Вижу двух типов, которые не знают, идти им или не идти по аллее, которая ведет в глубь сада. Один такой длинный недотепа с темными усиками…
— Фотограф! — прорычал Кэли Джон.
— Да, твой фотограф, идиот, а не фотограф. Другой — такой низенький еврей, которого Мюриэл тоже узнала. Нужно тебе сказать, что два года назад она решила стать скупой… Для развлечения… Она уверяет меня, что это очень забавно, что люди сами, из-за ее такой славы, назначают ей цены… Она несколько раз ходила к этому фотографу, носила ему проявлять пленки. В соседнем доме там лавка старьевщика, где продают что угодно, и этот коротышка еврей, о котором я говорю, все время торчит у двери, приглашая прохожих заглянуть внутрь, стоит им только сделать вид, что их что-то заинтересовало на витрине.
Было похоже, что ни тот, ни другой не чувствуют себя в парке Энди Спенсера уверенно. Может быть, кто-то их сюда направил… Как только они показали бульдогу бумагу, которую тот, что был выше, держал в руке, их тут же впустили… Я думаю, они сначала обращались куда-то в другое место, в контору, может быть… Они выложили свою историю, там позвонили патрону, который дал инструкции… Пей…
Телефон. Она в очередной раз рассказала историю о старых леди.
Очевидно, еще одной старой леди, которая, может быть, тоже воспользуется наставлениями Мюриэл, если уже не воспользовалась по наитию.
— Представляете, у меня этот дорогуша Джон… И изнемогает от нетерпения, потому что я уже полчаса рассказываю ему интересующую его историю.
Он решил, что она сейчас будет ее пересказывать по телефону.
— Потом, дорогая… Попозже… Я буду очень удивлена, если об этом не заговорят в городе со дня на день.
Наконец, избавившись от трубки:
— Интересно, что этим двум нищим нужно у большого патрона…
Честно говоря, Джон, дорогой, я уже и не знаю, я или Мюриэл это сказала. Наверное, она, потому что, так как он хозяин дома, где она живет, она привыкла называть его большим патроном. Не серьезно, конечно…
Ее у них принимают, понимаешь? И она тоже… Я таким образом много чего узнаю… Они знают, что мы дружим, но не смеют закрыть перед ней дверь.
Я так и вижу, как она встает и говорит, как всегда, с этакой насмешкой:
— Хочу посмотреть, что там такое…
Она взглянула на себя в зеркало, поправила волосы и вышла, пообещав мне с легкой гримаской:
— Сейчас вернусь…
Для нее — никаких проблем. Она входит запросто. Говорит, что ей надо поговорить с Энди Спенсером по поводу ремонта или там еще чего-нибудь…
Я знаю, как она расталкивает людей. Она двигается прямо к намеченной цели, делая вид, что ничего не видит, и даже сам бульдог был бы не в силах остановить ее перед дверью, что бы ни было на ней написано.
Именно так она и сделала. Я боялась, что эти двое нищих успеют выйти, пока она еще будет идти через парк. Но нет… Она вошла туда как к себе домой. Дверь снова закрылась, и только минуты через четыре или пять из нее появились этот фотограф с соседом.
Вид у них был растерянный. Они еще и до ограды не дошли, как начали спорить, размахивая руками, как в комедийном фильме…
Особенно злился фотограф и наскакивал на своего компаньона, который был на две головы ниже его и одежда на нем висела как с чужого плеча…
Как пешком пришли, так пешком и ушли. Десять минут спустя дверь флигеля отворилась. Энди Спенсер, как всегда одетый с иголочки — он теперь наряжается, как идальго, — сам как светский человек провожал мою Мюриэл, которая не могла удержаться и подмигнула моему окну, пока шла по парку.
«Он в ярости! — заявила она торжествующе, падая на канапе. Он синел, зеленел, краснел, не знаю что еще, бледнел от ярости… Когда я вошла, был самый разгар… Охранник попытался меня остановить. Там был еще и секретарь, которого выставили за дверь в честь фотографа и этого коротышки еврея.
Я прямо пошла к двери, открыла. Он говорил — сухо, очень быстро, как будто автоматными очередями…
— Мюриэл, позвольте…
Но я вошла как ни в чем не бывало. Оба этих проходимца стояли с шапками в руках, как при головомойке. У коротышки был такой вид, что он удерживал фотографа. «Дорогой друг…» — Энди не знал что делать. У него в руках был какой-то листок. Он взглянул на посетителей и сухо сказал:
