Эрнст Гофман - Зловещий гость (сборник)
Когда же заказчик, вынув футляр, продолжал: «Конечно, в этих камнях нет ничего особенного, но я надеюсь, что в ваших руках…» – то Кардильяк даже не давал ему окончить фразу. Он быстро хватал бриллианты, действительно стоившие не очень дорого, рассматривал их на свету и в восторге восклицал: «Ого! Это, по-вашему, ничего особенного? Такие камни! Погодите, погодите! Вы увидите, что я из них сделаю. Если вы только не пожалеете лишней горсти луидоров, то я прибавлю к ним еще камешка два, и тогда убор ваш засверкает, как само солнце!» – «Извольте, извольте, господин Рене, – говорил заказчик, – я заплачу столько, сколько вам будет угодно!»
Тогда Кардильяк, не обращая внимания на то, какого звания и происхождения был заказчик, бросался ему на шею, душил в своих объятиях, называл себя счастливейшим в мире человеком и обещал непременно окончить работу за восемь дней. Затем он бежал сломя голову домой, запирался в мастерской, начинал стучать и работать, и через восемь дней образцовое произведение было действительно готово. Но едва заказчик являлся получить свою вещь и заплатить условленную умеренную плату, Кардильяк становился груб, дерзок и объявлял решительно, что не может отдать свой труд в этот день.
«Но подумайте сами, Кардильяк, – говорил изумленный заказчик, – ведь завтра день моей свадьбы». – «Какое мне дело до вашей свадьбы! – запальчиво возражал Кардильяк. – Приходите через две недели». – «Убор готов, вот деньги, и я его забираю», – говорил заказчик. «А я, – отвечал Кардильяк, – говорю вам, что должен кое-что в нем переделать и сегодня вам его не отдам». – «Так знайте же, что если вы не согласитесь отдать мне убор, за который я готов заплатить вам вдвое больше, то через четверть часа я вернусь с жандармами Аржансона». – «Ну и берите, и пусть сам сатана вцепится в вас своими калеными когтями да вдобавок привесит к убору трехцентнеровую гирю, чтобы она задавила вашу невесту!»
С этими словами Кардильяк, сунув убор в карман жениху, так бесцеремонно выталкивал его из дверей, что тот иной раз пересчитывал собственными боками ступеньки лестницы, а Кардильяк со злобным смехом смотрел в окно, как несчастный, зажав лицо платком, старался унять кровь из разбитого носа. Совершенно непонятным было, почему Кардильяк, взяв иной раз с восторгом работу, потом вдруг со слезами, на коленях молил заказчика уступить вещь ему.
Многие из знатных особ, известных даже королю, сулили мастеру огромные суммы, чтобы только достать какую-нибудь вещицу его работы. Делать же что-нибудь для самого короля Кардильяк отказался решительно и на коленях умолял не принуждать его к этому. Точно так же он постоянно отклонял заказы Ментенон и даже не согласился изготовить для нее маленький перстень, который та хотела подарить Расину.
– Я держу пари, – сказала Ментенон, – что Кардильяк откажется прийти ко мне, даже если я пошлю за ним лишь для того, чтобы узнать, кому он делал эти уборы. Он непременно подумает, что я хочу что-нибудь ему заказать, а он не соглашается сделать для меня даже безделицу. Впрочем, я слышала, будто нынче он несколько смягчил свои причуды, работает прилежнее, чем когда-либо, и тотчас отдает вещи заказчикам, хотя и с кислой физиономией.
Скюдери, которая рассчитывала на свидание с Кардильяком, чтобы узнать, кому принадлежали вещи, и возвратить их владельцу, заверила Ментенон, что чудак, вероятно, не откажется прийти, если ему пообещают не говорить о заказе, а просто попросят сказать свое мнение о загадочном уборе. Ментенон согласилась и приказала немедленно послать за Кардильяком, явившимся через несколько минут, – можно было подумать, что посланный застал его уже по дороге во дворец.
Увидев Скюдери, Кардильяк застыл на месте, точно пораженный чем-то неожиданным, и растерялся до того, что поклонился сначала ей, а затем маркизе. Ментенон, указав на убор, сверкавший на покрытом зеленым сукном столе, тотчас спросила, его ли это работа. Кардильяк, едва взглянув на бриллианты, быстро схватил их и, спрятав обратно в ящичек, оттолкнул его от себя каким-то судорожным движением.
– Вероятно, госпожа маркиза, – заговорил он с неприятной улыбкой на своем красном лице, – очень плохо знает работу Рене Кардильяка, если могла хотя бы на одну минуту подумать, что найдется другой ювелир на свете, который способен сделать такой убор. Конечно, это моя работа.
– Если так, – продолжала Ментенон, – то скажите, для кого делали вы этот убор?
– Для себя! – ответил Кардильяк и затем, увидев написанное на лице у Ментенон недоверие и у Скюдери – боязливое ожидание, продолжил: – Это может показаться вам, госпожа маркиза, крайне странным, но тем не менее я сказал вам истинную правду. Единственно из любви к искусству я обработал свои лучшие камни, и это стоило мне немалых трудов. Но несколько дней назад убор непонятным образом исчез из моей мастерской.
– Ну, слава богу! – воскликнула Скюдери в восторге, затем быстро, как молодая девушка, вскочив с кресла, подбежала к Кардильяку, положила руки ему на плечи и произнесла: – Получите же обратно, господин Кардильяк, вашу собственность, украденную у вас бессовестными негодяями!
Сказав это, она подробно описала, каким образом убор оказался в ее руках. Кардильяк слушал молча, с опущенными глазами и только изредка прерывал рассказ невнятными восклицаниями: «Гм! Вот как! Ого!» и при этом беспрерывно складывал руки на груди или за спиной, будто чувствуя себя крайне неловко. Когда же Скюдери окончила рассказ, он долгое время стоял, не зная, как поступить: потирал себе лоб, вздыхал, тер глаза пальцами, будто плакал. Наконец, схватив решительно ящичек, подаваемый ему Скюдери, медленно опустился перед ней на одно колено и сказал:
– Вам, высокоуважаемая сударыня, сама судьба велит владеть этой драгоценностью. Не знаю почему, но только, работая над этими камнями, я думал о вашей особе и чувствовал, что тружусь для вас! Не откажитесь же принять от меня и носить это украшение – лучшее из всего, что я до сих пор сделал!
– Полно, полно, господин Рене, – полушутя возразила Скюдери, – в мои ли года украшать себя такими драгоценностями? Кроме того, с какой стати я буду принимать от вас такие роскошные подарки? Вот если бы я была красива и богата, то, конечно, не выпустила бы этого убора из рук. А теперь руки мои исхудали, шея всегда закрыта, так для чего же мне все эти драгоценности?
Но Кардильяк, поднявшись с колен и бешено сверкая глазами, продолжал, по-прежнему протягивая ящичек Скюдери:
– Возьмите! Возьмите хоть из сожаления! Вы не можете себе представить, как глубоко ношу я в сердце уважение к вашей добродетели и к вашим заслугам! Возьмите же этот подарок в знак чувств, которые я к вам питаю!
