Жорж Сименон - Бегство г-на Монда
Она повела его в английский магазин готовой, но элегантной одежды. Сама выбрала ему брюки из тонкой серой шерсти и темно-синий двубортный пиджак.
– В фуражке вполне сойдешь за владельца яхты.
Она настояла, чтобы он купил себе летние туфли из светло-коричневой кожи.
– Теперь совсем другое дело. Иногда я спрашиваю себя...
Больше она ничего не сказала, лишь взглянула на него украдкой.
Она, видимо, уже приезжала в «Арку» одна, потому что, когда они вошли в гостиницу, бармен сделал ей незаметный знак, а какой-то молодой человек подмигнул.
– Невеселый у тебя видик.
Они пили. Ели. Потом пошли в казино, где Жюли почти два часа играла в шар [4] и, выиграв сначала две или три тысячи франков, просадила затем все, что у нее было в сумочке.
Раздосадованная, она дала сигнал:
– Пошли!
Они уже привыкли ходить вместе. Устав, Жюли брала его под руку. Машинально они замедляли шаг за несколько метров от гостиницы, словно люди, которые возвращаются к себе.
Зайти в пивную она не захотела.
Они закрыли дверь. Жюли заперла ее на задвижку – она всегда принимала эту меру предосторожности.
– Где ты прячешь деньги? Он указал на шкаф.
– На твоем месте я поостереглась бы.
Он залез на тот же самый стул, что днем, провел рукой по верху, но обнаружил лишь толстый слой пыли.
– Ну, что там?
Он оцепенел. Она потеряла терпение.
– Что ты стоишь как истукан?
– Пакет исчез.
– Деньги?
Подозрительная от природы, она не поверила.
– Пусти, я сама посмотрю.
Ей не хватало роста даже со стула. Она сбросила вое со стола, забралась на него,
– А сколько было?
– Почти триста тысяч франков. Чуть меньше.
– Что ты сказал?
Ему стало стыдно столь огромной суммы.
– Триста тысяч.
– Надо немедленно предупредить хозяина и вызвать полицию. Я сейчас... Он удержал ее.
– Нет. Нельзя.
– Почему? Ты спятил?
– Не надо. Я объясню тебе. Впрочем, это пустяки. Я найду выход. Мне пришлют деньги.
– Так ты богат?
Теперь она просто злилась. Казалось, она сердится на него за то, что он ее обманул; она легла, не говоря ни слова, отвернулась и на его: «Спокойной ночи» ответила неразборчивым ворчанием.
Глава VI
Было и горько, и приятно. Так порой человек, испытывающий боль, холит ее в себе, оберегает, чтобы она не исчезла. Г-н Монд не сердился, не возмущался, не сожалел. Лет в четырнадцать-пятнадцать, еще в лицее, он во время Поста пережил период острого мистицизма. Дни, а порой и ночи он проводил в духовных упражнениях, стремясь к совершенству, и случайно сохранил фотографию того времени, фотографию групповую, поскольку тогда он с пренебрежением относился к воспроизведению своего образа – похудевший, печальный, с кроткой улыбкой, которая потом, когда произошла реакция, показалась ему противной.
В другой раз, уже много позже, после второй женитьбы, жена сказала ему, что ей неприятно дыхание курящего человека. Он отказался не только от табака, но и от алкоголя, даже от пива. В этом умерщвлении плоти он черпал свирепое удовольствие. Он снова похудел, да так, что через три недели пришлось идти к портному перешивать костюмы.
Важно ли теперь, как подогнана его одежда? За два месяца он похудел еще больше, но чувствовал себя бодрее. И хотя цвет лица у него из розового стал серым, он при любой возможности охотно смотрелся в зеркало, читая на своем лице не только безмятежность, но и тайную радость, и почти болезненное удовольствие.
Труднее всего оказалось бороться со сном. Он всегда любил хорошо поспать. Теперь, скажем в четыре утра, ему приходилось прибегать к маленьким хитростям, чтобы не заснуть.
Впрочем, в этот час по «Монико» разливалась всеобщая усталость. Г-н Рене, художественный руководитель, безупречный в своем смокинге и белоснежной манишке, второй раз заходил в буфетную, вызывающе сверкая ослепительными зубами.
Г-н Монд видел, как он прошел через зал: крошечный глазок на уровне лица позволял Норберу наблюдать за клиентами и главным образом за персоналом.
Г-н Рене, с гладкими волосами, синеватыми на четверть ногтями, мимоходом раздавал улыбки направо и налево, словно государь, осыпающий придворных милостями. Так, в теплом свете дансинга он следовал до двустворчатой двери, с одной стороны обитой красным бархатом, а с другой – грязной и невзрачной; и в тот момент, когда он привычным жестом толкал дверь, улыбка его исчезала, скрывая от глаз великолепные белые зубы уроженца Мартиники.
– Который час, Дезире?
Часы ведь не выставляют на обозрение публики в месте, где все искусство подчинено одной цели – сделать так, чтобы зритель забыл о времени.
Г-н Монд сам выбрал это имя. Дезире Клуэ. Еще в Марселе, когда они сидели в пивной на Канебьер, Жюли спросила, как его зовут. Захваченный врасплох, он не смог ничего придумать. На глаза попалась желтая вывеска над мастерской с другой стороны улицы: «Дезире Клуэ, сапожник».
Теперь для одних он был Дезире, для других – мелких служащих – г-н Дезире. Буфетная представляла собой длинную комнату, служившую раньше кухней в чьей-то квартире Выкрашенные зеленой масляной краской стены пожелтели, а местами потемнели до коричневого. Дверь В глубине вела на черную лестницу, что позволяло выйти из здания на боковую улицу, и порой посетители проходили через владения Дезире.
Посетители, в основном игроки, не обращали внимания ни на грязь, ни на беспорядок. Их ничуть не заботило, что на кухне «Монико» стояла скверная газовая плита, красная резиновая трубка которой все время выскакивала; на плите лишь разогревали то, что рассыльный приносил из соседнего бистро. Мойки не было. Грязные тарелки и приборы складывали в корзину, И только стаканы с буквой "М", расставленные в шкафу, мыли здесь же. На полу, под столом, держали шампанское, а на стол сваливали в кучу открытые банки с гусиным паштетом, ветчину, куски холодного мяса.
Дезире располагался в закутке, с другой стороны дансинга, на возвышении вроде эстрады, где стоял пюпитр. Он отвечал:
– Четыре часа, господин Рене.
– Долго сегодня.
В зале кроме девиц оставались едва ли с полдюжины посетителей, которые больше не танцевали; после каждой мелодии возникали длительные паузы, и г-н Рене чуть заметным движением руки, издали призывал музыкантов джаза к порядку.
Г-н Рене ел. Почти каждый раз, приходя в буфетную, он что-нибудь ел: трюфель, вытащенный пальцами из паштета, кусочек ветчины, ложечку икры, а если хотел подкрепиться основательно – наливал из бутылки остатки вина, делал большой бутерброд и, завернув манжеты, медленно ел, присев на краешек стола, который предварительно вытирал.
