Жорж Сименон - У фламандцев
Мегрэ с минуту разогревал свою рюмку в руке.
— За ваше здоровье! — сказал он.
— За ваше здоровье! — повторил Жозеф Питере; из присутствующих, кроме Мегрэ, пил только он один.
— Теперь у нас есть доказательство, что Жермена Пьедбёф была убита.
Только Маргарита испустила легкий, испуганный крик, настоящий крик девушки, который можно услышать со сцены в театре.
— Это ужасно!
— Мне уже говорили, но я не хотела верить, — сказала Анна, — это еще усложнит наше положение, не правда ли?
— Или облегчит! В особенности если мне удастся доказать, что третьего января вашего брата не было в Живе.
— Почему?
— Потому что Жермена Пьедбёф была убита ударом молотка.
— Боже мой! Замолчите!..
Это воскликнула Маргарита. Она поднялась, смертельно бледная, готовая потерять сознание.
— Молоток у меня в кармане.
— Нет… Умоляю вас… Не показывайте его…
Анна же была по-прежнему спокойна. Она обратилась к брату:
— Твой приятель вернулся?
— Вчера.
Тогда она объяснила комиссару:
— С этим приятелем он провел вечер третьего января в одном из кафе в Нанси… Приятель уехал в Марсель дней десять назад, по случаю смерти матери… Он только сейчас вернулся…
— За ваше здоровье!.. — ответил Мегрэ, осушив свою рюмку.
И, взяв бутылку, он снова налил себе. Время от времени дребезжал звонок. Или слышался звук маленькой лопатки, которой насыпали сахар в бумажный мешок, стук весов.
— Вашей сестре не лучше?
— Думаю, что она сможет встать в понедельник. Но тогда она, конечно, не скоро приедет.
— Она выходит замуж?
— Нет. Она хочет постричься в монахини. Она давно уже мечтает об этом.
Почему Мегрэ угадал, что в лавке что-то происходит?
Звуки были все те же, может быть, даже потише. Минуту спустя, однако, они услышали, как мадам Питере сказала по-французски:
— Пройдите, они в гостиной.
Дверь отворилась и закрылась. На пороге остановился инспектор Машер, очень возбужденный; он силился казаться спокойным и смотрел на комиссара, который сидел за столом, намереваясь выпить рюмку можжевеловой водки.
— В чем дело, Машер?
— Я… Я хотел бы сказать вам пару слов наедине…
— О чем?
— О…
Он не решался говорить и подавал Мегрэ знаки, которые были понятны всем.
— Не стесняйся, говори…
— Речник…
— Он вернулся?
— Нет… Он…
— В чем-нибудь признался?
Для Машера это была пытка. Он пришел сообщить известие, казавшееся ему крайне важным, которое он хотел сохранить в тайне, а тут его заставляли говорить в присутствии трех лиц!
— Он… Нашли его фуражку и пиджак…
— Старый или новый?
— Не понимаю.
— Нашли его воскресный пиджак, из синего сукна?
— Да, из синего сукна… На берегу…
Все молчали. Анна стоя смотрела на инспектора, и ни одна черта ее лица не дрогнула. Жозеф Питере нервно потирал руки.
— Продолжай!
— Он, наверное, бросился в Мёзу… Его фуражку выловили около баржи, стоявшей чуть подальше… Баржа ее остановила. Понимаете?
— Продолжай!
— А пиджак был на берегу… К нему была приколота эта записка…
Он осторожно вытащил ее из бумажника. Бесформенный клочок бумаги, весь мокрый от дождя. С большим трудом можно было прочесть:
«Я подонок. Уж лучше головой в реку…»
Мегрэ прочел это негромко. Жозеф Питере нетвердым голосом спросил:
— Не понимаю… Что он хочет этим сказать?
Машер стоял обескураженный, смущенный. Маргарита переводила с одного на другого свои большие невыразительные глаза.
— Я думаю, что вы… — начал инспектор.
А Мегрэ встал, любезный, с сердечной улыбкой. Обращаясь главным образом к Анне, он сказал:
— Вот видите!.. Я вам сейчас говорил о молотке…
— Замолчите! — умоляюще проговорила Маргарита.
— Что вы делаете завтра днем?
— Как всегда по воскресеньям… Проводим время в своей семье… Не будет только Марии…
— Вы мне позволите зайти к вам и засвидетельствовать свое почтение? Может быть, вы приготовите этот замечательный рисовый пудинг?
И Мегрэ направился в коридор, где он надел пальто, которое от дождя стало вдвое тяжелее.
— Извините меня… — пробормотал Машер. — Это комиссар пожелал…
— Пошли!
Глава 8
Посещение монахинь ордена Святой Урсулы
Возле того места, где выловили фуражку, собралась группа людей, но комиссар, увлекая за собой Машера, направился в сторону моста.
— Вы мне ничего не сказали об этом молотке… Иначе было бы очевидно…
— Что ты делал весь день?
У инспектора был вид нашалившего школьника.
— Ездил в Намюр… Хотел удостовериться в том, что Мария Питерс и в самом деле вывихнула…
— Ну и что же?
— Меня туда не пустили… Я оказался в женском монастыре, где монахини смотрели на меня, как на таракана, попавшего в суп…
— А ты настаивал?
— Даже угрожал им.
Мегрэ скрыл улыбку, он забавлялся. Возле моста он вошел в гараж, где можно было взять напрокат автомобиль, и попросил машину с шофером, чтобы съездить в Намюр.
— Пятьдесят километров туда и пятьдесят обратно вдоль Мёзы.
— Поедешь со мной?
— А вы хотите?.. Ведь я вам объяснил, что вас туда не пустят. Не говоря уже о том, что теперь, когда нашли молоток…
— Ладно! Займись чем-нибудь другим. Возьми и ты машину. Объезди все маленькие вокзалы на двадцать километров вокруг. Убедись в том, что речник не уехал на поезде…
И машина Мегрэ тронулась в путь. Удобно раскинувшись на сиденье, комиссар с блаженством покуривал трубку; снаружи ничего не было видно, кроме огней, горевших, как звезды, по обе стороны пути. Он знал, что Мария Питере была учительницей в школе, которую содержали монахини ордена Святой Урсулы.
Он знал также, что в церковной иерархии эти монахини занимают такое же место, как иезуиты, то есть образуют в некотором роде аристократию, занимающуюся преподаванием. Школу в Намюре посещали дети из высшего общества этой провинции.
Поэтому и было так забавно представить себе, как Машер спорит с монахинями, требует, чтобы его впустили, а главное, еще угрожает.
«Я забыл спросить его, как он их величал, — подумал Мегрэ. — Наверное, он говорил „мадам“ или „сестрица“.
Мегрэ был высокий, тяжелый, широкоплечий, с крупными чертами лица. Однако же, когда он позвонил у входа в монастырь на маленькой провинциальной улице, где между булыжниками росла трава, сестра-привратница, открывшая ему дверь, ничуть не испугалась.
— Я хотел бы поговорить с настоятельницей, — сказал он.
— Она в часовне… Но как только служба кончится…
И его провели в приемную, по сравнению с которой в столовой Питерсов царили беспорядок и неопрятность. Здесь вы, словно в зеркале, могли видеть в паркете свое отражение. Чувствовалось, что даже самые мелкие предметы никогда не переставлялись с места на место, что стулья уже долгие годы стояли в том же порядке, что часы на камине никогда не останавливались, не спешили, не отставали…
