Жорж Сименон - Лунный удар
В конце концов Тимар примостился на дне, и его взгляд по мере движения лодки скользил по неровным вершинам деревьев. Жозеф Тимар снова начал терзаться сомнениями.
— Передай мне бутылку.
— Жо!
— Еще что! Я не могу хотеть пить?
— Адель покорно протянула фляжку с виски.
— Будь осторожен, — прошептала она так тихо, что он едва расслышал.
— С кем? С негритянками, которых могу посетить в их хижинах.
Тимар знал, что несправедлив. С некоторого времени это часто случалось, но он ничего не мог с собой поделать.
В такие минуты он был убежден, что глубоко несчастлив, что именно он — жертва и поэтому имеет право срывать злобу на окружающих.
— Ты бы хоть помалкивала! Ведь сама разбогатела, спаивая людей.
На дне лодки лежало ружье на случай, если встретится какая-нибудь дичь, но, за исключением мелких птиц, ничего не попадалось. Зато мух было множество, и приходилось все время махать рукой, отгоняя их от лица. Тимар, зная, что район реки заражен мухой цеце, вздрагивал каждый раз, когда какое-либо насекомое касалось его кожи.
Вдруг он решительно поднялся и снял куртку, под которой оказалась только рубашка с короткими рукавами.
— Зря ты это делаешь, Жо! Заболеешь.
— Ну и что?
Без куртки ему не стало прохладнее, пожалуй, даже более жарко. Но липкий пот теперь не скоплялся под мышками и на груди, и Тимар испытывал чуть ли не наслаждение от сильного жжения кожи.
— Дай мне бутылку!
— Ты уже много пил.
— Еще раз повторяю: дай бутылку!
Он упорствовал, хотя знал, что негр, несмотря на внешнее безразличие, прислушивался, осуждая обоих: и его, и се. Из духа противоречия Тимар пил много и жадно. Потом улегся на скамью, положив под голову свернутую в комок куртку.
— Послушай, Жо, солнце печет и…
Он не ответил. Его клонило ко сну. Он был разбит, готов околеть здесь, если это неизбежно, но неспособен ни на малейшее усилие, даже чтобы оставаться в сидячем положении.
На один, два или три часа Тимар погрузился в странную дремоту. Он спал с открытым ртом и подсознательно чувствовал, что тело его стало обособленным мирком, в котором совершались таинственные изменения.
Может быть, он превратился в дерево или в гору.
Два или три раза Тимар открывал глаза и видел Адель, пытавшуюся заслонить его от солнца.
Вдруг ощущение надвигающейся опасности, грохот, как при крушении, сбросили его со скамьи. Тимар поднялся растерянный, с блуждающим взглядом и сжатыми кулаками.
— Что еще от меня надо?
Лодка резко накренилась, мимо нее с бешеной скоростью неслась вода. Словно в бреду Тимар увидел, как негр вылезал за борт. Тимар подумал, что его преследуют, заманили в ловушку. Бросившись на чернокожего, он нанес ему сильный удар в лицо и столкнул в воду.
— Вот тебе, получай! Мы еще посмотрим, кто кого!
Глубина здесь была не более полуметра. Лодка налетела на речной порог. Негр с трудом поднимался из воды, а Тимар искал ружье, которое заметил еще утром.
— Какая подлость! Ну, мы еще посмотрим.
Но в этот миг, споткнувшись, может быть о скамью, а может, о ружье, которое искал, Тимар пошатнулся.
Падая, в какое-то краткое мгновение успел увидеть Адель. В ее глазах были страх и отчаяние. Голова Тимара ударилась о что-то твердое.
— Подлость! — еще раз повторил он.
Затем все завертелось, задвигалось, окружающие предметы взлетели к небу, а с высоты опустилась тьма.
К Тимару иногда возвращались проблески сознания.
Один раз, открыв глаза, он увидел, что сидит на дне лодки, поддерживаемый негром, в то время как Адель с трудом натягивает на него полотняную куртку.
В другой раз он узнал склонившееся над ним лицо Адели. Он ощущал прохладную влагу на висках и острое жжение в руках, затылке и груди.
Потом его понесли, и не два человека, а возможно — десять, если не сто. Множество негров, чьи ноги мелькали на уровне его головы.
Они говорили на языке, которого Тимар не знал.
Но Адель изъяснялась на нем легко.
Меж ногами негров виднелись деревья, много деревьев, а за ними мрак, насыщенный испарениями перегноя.
Глава восьмая
Когда Тимар сел на кровати, то увидел прежде всего не Адель, помогавшую ему приподняться, а окружавшие его стены. Они были бледно-зеленого цвета. Значит, ему не померещилось: если одна подробность верна, верно и все остальное.
Тимар нахмурился. Взгляд исподлобья, кривая усмешка, голос судьи:
— Сколько дней я здесь?
Он пристально смотрел на Адель, словно хотел захватить ее врасплох.
— Четыре дня. Почему ты так на меня смотришь?
Она еще подтрунивает над ним, смеется нервным, деланным смехом!
— Дай мне зеркало.
Пока она искала зеркало, Тимар провел рукой по небритым щекам. Он похудел. И стоило ему сделать несколько движений, как он почувствовал себя совсем обессиленным.
— А где Буйу?
Тимар сознавал, что ведет себя безобразно, и это доставляло ему удовольствие. Он угадывал, что его неподвижный, лихорадочный взор внушает страх.
— Где Буйу?
У него были еще и другие вопросы. Вопросы? Скорее обвинительная речь. Лежа с температурой в сорок один градус, он тем не менее многое видел, многое слышал.
А поскольку комната оказалась зеленой…
Это случилось, очевидно, на второй день его болезни, когда Адель, наведя порядок в комнате, недовольно посмотрела на стены. Тимар слышал, как она ходила внизу, отдавала распоряжения, а позднее выкрасила здесь перегородки зеленоватой краской.
Адель не должна знать, что он все слышит. Потолок красил какой-то мужчина.
Кто?.. Буйу?
С этим вопросом сейчас следует покончить. Ведь в запасе еще другой.
— Буйу не приезжал сюда, Жо! Клянусь тебе.
Скверное дело. Но насчет Буйу он разберется позже, хотя почти уверен, что слышал именно его голос и даже слова: «Моя бедняжка Адель!»
Разве не приоткрыла она вечером дверь, чтобы бывший лесоруб мог посмотреть на него, Тимара.
А грек?
Тут она не может солгать. Тут уж он не сомневался, что ясно видел того, и не один, а четыре-пять раз.
Высокий малый, с жирными волосами, худым, обветренным лицом и нервным тиком: он поминутно закрывал правый глаз.
Константинеско.
Да! Когда стены были выкрашены, Адель позвала его, чтобы держать лестницу, пока она мажет потолок.
— Что он здесь делает?
— Константинеско — мастер. Он и раньше работал на концессии, поэтому я его наняла. Тебе надо бы отдохнуть, Жо! Ты весь в поту.
Тимар испытывал потребность говорить, расспрашивать, злиться. Он с ужасом вспоминал некоторые свои ощущения последних дней. Например, его так знобило, как никогда в жизни, и в то же время он покрывался потом с головы до пят, лязгая зубами и крича:
