Семён Клебанов - Прозрение
Сам Назар чувствовал, что близится крах, и однажды хотел было спалить мельницу, но не отважился, да и жена Настасья его отговаривала.
— Зачем зло свое выказывать? — убеждала она. — Прознают — в тюрьме сгноят, а может, и вовсе под расстрел подведут. Лучше по-доброму отдать. Нет у них другого мельника. Может, они тебя и оставят.
Назар выслушивал молча и понуро говорил:
— Так уж и оставят! Держи карман шире! Разве не слыхала, как мужиков с родных мест выколупливают? Тут дело Сибирью пахнет. — Но, помыслив, соглашался с женой: — Может, верно, отдать. Авось не угонят тогда с отцовской могилы. Мне бы только с духом собраться, чтобы не передумать…
Федька с ватажкой ребят пускал бумажного змея с мочальным хвостом. Змей взлетел высоко, но вдруг нитка запуталась в макушке долговязой сосны.
Было жаль змея, и тогда вызвался Федька влезть по голому стволу на верхотуру, чтобы освободить пленника.
Измерив взглядом сосну и поплевав на ладони, он стал избираться. Мальчишки шумно подзадоривали его. Федька достиг середины, передохнул, прижавшись к липко-шершавому стволу, и снова, откинув голову, начал упрямо подтягиваться по вершку-вершочку к цели.
Наконец, ухватившись за первый сучок жидкой кроны, радостно крикнул:
— Э-ге-гей! Эй, вы!
И, глянув вниз, увидел рослого парня, подошедшего к ватажке.
Чтобы доказать свою удаль, Федька полез еще выше, на самую макушку, и отцепил запутавшуюся нитку.
Змей ожил. Мочальный хвост колыхнулся, поплыл в воздухе.
Федька лихо, не ободрав рук, спустился на землю.
— Не страшно? — спросил рослый парень.
— Ни капельки, — бойко ответил Федька.
— Змей лучше в поле или по берегу пускать, — посоветовал рослый. — Наши мальцы так играют.
— Чьи ваши? — спросил Федька.
— Михайловские.
— Это за железной дорогой?
— Там, — сказал рослый и похлопал Федьку по плечу. — А ведь мы с тобой встречались. Помнишь, на пароме…
— Помню. Ты тогда про стригунка говорил.
Парень постоял немного и пошел к лесной тропке.
— А у него ухо рваное. Видели? — глядя вслед, сказал Федька.
— С чего ты взял? — ухмыльнулся кучерявый в гороховой рубахе.
— Приметил. Еще на пароме пригляделся. Кто ж ему ухо рванул?
— Мало ли кто.
Из-за леса набежал ветер, рывками потащил змея по небу, и тогда кучерявый начал сматывать нитку.
— Зачем? — спросил Федька.
— Надо спускать, а то порвет.
Суетливо, быстро набегали тучи. Где-то в стороне сухо раскашлялся гром, потом над лесом полыхнула молния, и дождь, собрав силы, грянул косыми струями.
Размокший змей шлепнулся на землю.
Крапивка встревоженно приподнял голову с подушки. В палате было тихо. Лицо Ваньки Проклова проступило с такой неожиданной и отчетливой резкостью, что даже ясно обозначился шрам на мочке уха.
И сразу Крапивка увидел себя тринадцатилетним пареньком — в ту незабываемую жуткую ночь…
После ужина, когда солнце расплылось в закате, Федька попросился в ночное. Отец редко отпускал его с ребятами на пастьбу коней, подозревал, что Федька с дружками в поле курят донник, а Назар терпеть не мог дурного зелья.
Федька побожился, что не займется баловством, и вымолил отцовское согласие.
— Ладно. Смотри у меня. А поить Метелицу веди на песчаный откос. Вода там чистая.
Вернулся он на рассвете, но не стал входить в избу, а полез на чердак и улегся на старом отцовском тулупе. Ночью он все-таки не удержался — курил и теперь жутко боялся, что отец учует запретный запах.
Чуть в стороне от Федьки была открытая створка лаза, он глянул в квадратный проем: родители спали, отец похрапывал, закинув руку под голову.
Федька уснул особенно крепким, безмятежным сном.
…Он не слышал, как кудлатый мужик в потертой кожанке шепеляво грозил отцу, размахивая наганом; другой, прихрамывая на правую ногу, волочил плачущую мать, а молодой топором взламывал сундук.
Когда отец рванулся к матери, кудлатый выстрелил в него. Отец рухнул.
Именно от этого выстрела Федька проснулся, обмирая от страха, подполз к лазу.
На полу лежал отец в рубахе, залитой кровью.
У Федьки помутилось в глазах, но все-таки он увидел, как молодому удалось отвалить крышку сундука. Подбежал кудлатый и, разворошив лежалое добро, выхватил кубышку с деньгами. И тут же потянулся за сапогами с торчащими из голенищ ушками.
Молодой попятился к двери.
— Стой! — остервенело крикнул кудлатый. — Кончай ведьму! Ванька!
Федька отчетливо разглядел лицо молодого и сразу узнал в нем того рослого парня из Михайловки. Со шрамом на ухе.
Взгляды их встретились. Молодой замотал головой и спасительно прикрыл лицо ладонями.
— Кому сказал! — Кудлатый зловеще матерился. — Добей ее! Ванька!..
* * *В палату вошла тетя Дуня. Шаркая тапочками, она приблизилась к кровати.
— Тетя Дуня… Домой хочу, домой, — простонал Крапивка. — Пусть меня выпишут.
— Нашкодил, а теперь в кусты. И как тебя угораздило профессора бандитом обозвать? Тебе он сторонний человек, а мы его столько лет день в день знаем! Откуда в тебе зло притаилось? Разве доброму человеку придет в голову сказать такое? Да нет, горе всегда утишивает, а ты… Чего молчишь?
— Я правду сказал!
— Ни стыда у тебя нет, ни совести! Да профессора Ярнева весь город, вся страна знает!
— Он Проклов, а не Ярцев.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
После бессонной ночи Ярцев окатил себя холодным душем и раньше обычного направился пешком в клинику. Вчера он на работе не был.
Улицы оживали не сразу. Вначале по широким тротуарам изредка шли одиночки, затем появились очереди у газетных киосков, постепенно собирались люди у остановок городского транспорта, а вскоре тротуар стал тесным — людской поток устремился к станции метро.
Еще вечером мысль о том, чтобы поговорить с Крапивкой, представлялась абсурдной. Из множества доводов «за» и ««против» он выбирал те, что исключали смысл такой встречи. А сегодня утром, — видно, не зря говорят, что оно вечера мудренее, — Дмитрий Николаевич ощутил отчетливую необходимость в разговоре с Крапивкой.
Подойдя к клинике, Дмитрий Николаевич замедлил шаги.
«Кто еще знает о случившемся?» — подумал он.
Но все, кого он встречал в этот день, были, как всегда, почтительны и приветливы.
Дмитрий Николаевич вошел в палату. К счастью, соседей Крапивки не было.
— Здравствуйте, Федор Назарович, — сказал он.
— Здравствуйте, — ответил Крапивка, дрожащей рукой отставив стакан чаю. И с опаской спросил: — Скоро меня выпишут? Или теперь задержат?
