Стейн Ривертон - Хамелеон. Смерть явилась в отель. Дама не прочь потанцевать
Однако ужин в «Фениксе» приятно поразил профессора. Хенглер показал себя заботливым и внимательным хозяином. Он заказал все заранее и проявил при этом тонкий вкус, изысканное французское вино было как раз нужной температуры, и в честь шведского профессора ужин начался с бутербродов, благородные деликатесы которых самым приятнейшим образом украсили трапезу. К ним полагалась и водка, знаменитая старинная шведская водка, охлажденная на льду, была последним штрихом к этому превосходному ужину. Торбен не скрывал своего удовольствия и сделался особенно разговорчивым, он принадлежал к тому типу людей, которые, пожив в изгнании, научаются ценить красиво накрытый стол и видят в нем выражение внимания к человеку. Когда же подали коробку с сигарами в оригинальной упаковке и ароматный дым кольцами устремился к потолку, негромкий разговор принял самый доверительный характер. Говорили о редком интересе к искусству покойного господина Мильде — профессор не понял, каким образом разговор незаметно зашел именно на эту тему, но позже сообразил, что именно Хенглер ловко направил его в это русло.
Профессор понимал, что Хенглер с удовольствием запустил бы руки в оставшуюся после господина Мильде коллекцию произведений искусства, но умело скрывает свое нетерпение. Пока что Хенглер и Торбен пришли к согласию, что признанный авторитет и знания Хенглера должны помочь разобраться в оставшихся ценностях. Но кроме этой ни к чему не обязывающей договоренности, Торбен не хотел принимать никаких решений. У него было достаточно времени, он наслаждался ужином и не желал связывать себя скороспелыми обещаниями, любые проявления настойчивости и нетерпения отскакивали от него, как горох от стенки.
— Все, кто знали моего отца, знали, что он был человек застенчивый и старался не попадать в центр внимания. Он прилагал все силы и способности, управляя доставшимся ему наследством и родовым имением. Этого ему было достаточно. Я тоже полагаю своей главной задачей оставить после себя цветущее имение, отдав ему все отмеренное мне время. Я, уважаемые господа, придерживаюсь того мнения, что мои знания и жизненный опыт, приобретенный мною за границей, обогатят мою жизнь в провинции. Не думаю, что по натуре я склонен к каким-либо хобби, но, разумеется, я тоже не откажусь от интереса к искусству, однако лишь в той степени, в какой он будет соответствовать духу просвещенного дворянина. Полагаю, что мой отец немного смущался своей любви к искусству. Такое хобби, подобно любовнице, может далеко завести человека. Но мой отец был слишком сдержан, чтобы позволить этой страсти отразиться на своих поступках. Он скрывал самые сильные проявления этой страсти. Я думаю, в Мариелюнде есть произведения, о которых никто даже не догадывается.
— Во всяком случае, всем известно, что ваш отец пел себя иногда крайне таинственно, — заметил Хенглер. — Никто не знал точно, что он приобретает. Никто не знает сегодня всей его коллекции. Ото говорит о редком даре вашего отца: он собирал свою коллекцию ради самого искусства.
— Он так боялся, что его страсть станет достоянием общественности, — продолжал Торбен, — что отвел для нее в Мариелюнде три большие комнаты. Они всегда заперты. Никто не имеет права туда заходить. Там и хранятся многие из его самых ценных приобретений.
— Вот вам еще одно свидетельство тонкости его натуры, — сказал Хенглер. — Ваш отец не хотел выставлять произведения искусства перед профанами. Вы даже не представляете себе, как легко равнодушные, недалекие люди могут ранить настоящего знатока искусства.
Торбен углубился в свои воспоминания:
— Помню один случай, — сказал он, — у нас в имении работали какие-то работники, по недоразумению они чуть не попали в эти комнаты. Вышел большой скандал. Я никогда не видел отца таким разгневанным. А ведь это были простые люди, которые и знать не знали ни о каком искусстве. Нельзя же сердиться на людей за их неведение.
— Семья тоже не заходила в эти комнаты? — спросил профессор.
— Нет, никогда, да мы и не пытались, особенно после того случая. Мы считали это безобидной прихотью отца и уважали ее. Представители древних родов часто имеют разные прихоти.
— Но теперь-то вам, должно быть, не терпится заглянуть в те комнаты?
— Нет, дорогой профессор, у меня нет такого желания, — ответил Торбен. — Мне это не более интересно, чем прочесть нашу родословную, составленную отцом. Боюсь, что все это мне скучно. Отец, наверное, выразил свою волю относительно коллекции, как и всего остального, и я, безусловно, отнесусь к ней с глубоким уважением. Отец любил порядок во всем.
— Но вы, господин профессор, — вмешался Хенглер, насмешливо улыбнувшись Арвидсону, — вам, конечно, не терпелось бы открыть эти запертые комнаты в Мариелюнде?
— Также как и вам, господин Хенглер, — парировал профессор.
— Не знаю, можно ли нас сравнивать. Я фанатично предан искусству. Вы же, напротив, предпочитаете нечто иное — вас привлекает тайна, не открытая суть вещей и событий.
— Возможно.
— По этой причине, — продолжал Хенглер, — вас так мучает, что это грустное дело до сих пор не раскрыто. Из ваших слов я понял, что вы поддерживаете связь со старшим инспектором. Если не ошибаюсь, преступник так и не найден?
Профессор кивнул и украдкой взглянул на Торбена, который молча наблюдал за огоньком своей сигары. Хенглер продолжал теплым и проникновенным голосом:
— По опубликованным приметам я понял, что полиция ищет определенного человека, американца норвежского происхождения, которого весьма легко узнать.
— Но он скрылся, — заметил профессор.
— Да, бесследно пропал, я читал об этом. Однако нельзя исключить возможность, что этот человек все еще находится в Копенгагене.
— Полиция не исключает такую возможность.
— Значит, делаются серьезные попытки поймать его?
— Что вы имеете в виду?
— Представим себе, что в городе есть человек, который знает его местонахождение…
— Кто он, назовите его нам!
— Это все только предположения. Его, безусловно, знает задержанный Кнуд-Оге Хансен. Выпустите его на свободу, и он рано или поздно захочет встретиться со своим напарником. Думаю, однако, что полиция не решится на такой эксперимент. Легко может случиться, что и этот преступник ускользнет из ее сетей. В большом городе так легко скрыться. Преступники не должны покидать больших городов. В любом другом месте они будут на виду.
— Значит, вы полагаете, что этот» человек все еще в Копенгагене?
— Да, я так думаю. — Ханглер вдруг с участием обратился к Торбену. — Простите, вам, должно быть, неприятно слушать наш разговор? Это неосмотрительно с нашей стороны.
