Артур Дойл - Английский детектив. Лучшее
Второй мужчина не был так высок (хотя и низким его никто не назвал бы), но явно не менее силен и импозантен. Волосы у него тоже вились, но подстрижены были коротко и плотно облегали крупную, мощную голову, голову, которой можно вышибить любую дверь, как Чосер выразился о своем мельнике.[10] Офицерские усы и выправка выдавали в нем военного, хотя такой открытый взгляд и честные пронзительные голубые глаза, как у него, чаще встречаются у моряков. У него было почти квадратное лицо, квадратный подбородок, квадратные плечи, и даже пиджак его казался квадратным. Мистер Макс Бирбом[11] в своей сумасбродной манере, популярной тогда среди карикатуристов, даже изобразил его в виде некой геометрической фигуры из четвертой книги Евклида.
И он тоже был, что называется, человеком света, хотя и пользовался славой совершенно иного рода. Вам необязательно было входить в высшее общество, чтобы слышать о капитане Катлере, прославившемся во время осады Гонконга и Великого китайского похода. Его имя преследовало вас, где бы вы ни находились. Его портреты красовались на каждой второй почтовой открытке, в каждой второй иллюстрированной газете можно было найти карты и схемы его сражений. В его честь слагались песни, которые пелись в мюзик-холлах и игрались на шарманках. Слава его, возможно, и не такая прочная, как у сэра Уилсона Сеймура, тем не менее, была вдесятеро шире, громче и легендарнее. Во множестве английских домов его считали человеком, возвысившимся над Англией на недосягаемую высоту, как Нельсон.[12] В то же время, власть, которой он обладал в Англии, была несравненно ниже той, которой был наделен сэр Уилсон.
Дверь им открыл престарелый слуга, или, как его называли, костюмер. Его поникшее лицо, изможденная фигура, черные поношенные сюртук и брюки странно не соответствовали блестящему интерьеру гримерной великой актрисы, при которой он состоял. Просматривавшаяся за ним комната была наполнена зеркалами, повернутыми под всеми возможными углами, из-за чего все помещение казалось бесчисленными гранями одного гигантского алмаза… видимого изнутри, если можно попасть внутрь алмаза. Другие предметы роскоши — несколько пышных букетов, несколько ярких подушек, несколько пестрых сценических костюмов — множились бесчисленными зеркалами до безумия арабской сказки, все это плясало и перемещалось, когда невзрачный костюмер выдвигал одно из зеркал вперед или, наоборот, отодвигал к стене.
Оба мужчины заговорили с убогим служащим как со старым знакомым, оба назвали его Паркинсоном, и оба осведомились о леди, назвав ее мисс Аврора Рим. Паркинсон сказал, что она-де сейчас в другой комнате и что он сию минуту сходит и доложит ей. Тень мелькнула на лицах обоих посетителей, ибо другая комната представляла собой личную гримерную великого актера, с которым мисс Аврора выступала на одной сцене, а она была из тех женщин, восхищение которыми неизменно сопровождается крупицей ревности. Однако примерно через полторы минуты дверь комнаты распахнулась и вошла сама мисс Аврора. Появилась она так, как появлялась всегда, даже в частной жизни, когда сама тишина казалась взрывом восторженных аплодисментов, причем совершенно заслуженных. Звезда была в несколько странном переливающемся наряде из зеленого и синего атласа, сверкавшем тем сине-зеленым металлическим блеском, который так пленяет детей и эстетов. Тяжелые ярко-каштановые кудри обрамляли одно из тех волшебных лиц, которые опасны для всех мужчин, но в особенности для совсем юных и уже стареющих. В паре с американским коллегой, великим Исидором Бруно, она создала необычайно поэтическую и феерическую постановку «Сна в летнюю ночь», в которой главное артистическое внимание было отдано Оберону и Титании, другими словами, Бруно и ей самой. Среди причудливых, утонченных декораций зеленый, напоминающий глянцевые надкрылья жука костюм актрисы, кружащей по сцене в мистическом танце, призван был выразить всю неуловимую индивидуальность царицы эльфов. Однако во время личной встречи при ярком свете дня глаза любого мужчины неизменно устремлялись на лицо актрисы.
Мисс Рим приветствовала обоих гостей той же лучезарной и загадочной улыбкой, которой удерживала стольких мужчин на одном и том же безопасном расстоянии от себя. Она приняла от Катлера букет из цветов таких же тропических и дорогих, как и его военные победы, и еще один подарок, иного сорта, от сэра Уилсона Сеймура, который сей джентльмен чуть позже преподнес ей с несколько более невозмутимым видом. Дело в том, что показывать волнение противоречило его воспитанию, а делать столь банальный подарок, как цветы, претило его вошедшей в привычку страсти ко всему непривычному. Ему попалась, как он выразился, одна безделица, впрочем, довольно любопытная — древнегреческий кинжал эпохи расцвета микенской культуры, которым вполне могли пользоваться во времена Тезея и Ипполиты. Изготовлен он, как и всякое героическое оружие, из меди, но, что удивительно, был все еще достаточно остр, чтобы им можно было зарезать человека. Сеймура в нем привлекла в первую очередь необычная листовидная форма, и вещь эта была идеальна, как античная ваза. Если мисс Рим находит эту вещицу интересной или ее можно использовать где-нибудь в пьесе, он надеется, что она согласится…
Тут дверь соседней гримерной распахнулась, и в комнату шагнула исполинская фигура, которая являла собой даже большую противоположность увлекшемуся объяснениями Сеймуру, чем капитан Катлер. Почти шести с половиной футов ростом, наделенный, даже можно сказать, излишне развитой для театрального актера мускулатурой, Исидор Бруно в восхитительной леопардовой шкуре и золотом одеянии Оберона был подобен античному богу. Он опирался на нечто вроде охотничьего копья, которое со сцены казалось легким серебристым жезлом, но в небольшой, достаточно людной комнате было неотличимо от настоящей пики и выглядело столь же угрожающе. Его жгучие черные глаза демонически сверкнули, что-то неуловимое в прекрасном бронзовом лице — возможно, выступающие скулы и крупные белоснежные зубы — в ту секунду заставило вспомнить о высказывавшихся в Америке предположениях, будто родом великий актер с южных плантаций.
— Аврора, — начал он тем глубоким, проникнутым чувственностью голосом, который завоевал столько аудиторий, — не могли бы вы…
Однако он в нерешительности замолчал, потому что в двери неожиданно появился шестой человек… человек, вид которого до того не соответствовал обстановке, что мог показаться смешным. Это был очень невысокий мужчина в черной рясе католического священника, сильно смахивающий (особенно рядом с такими колоритными фигурами, как Бруно и Аврора) на вырезанного из дерева Ноя с игрушечного ковчега. Впрочем, сам он никакого несоответствия, похоже, не заметил и с привычной сдержанной учтивостью произнес:
