Жорж Сименон - Мегрэ и осведомитель
— Если завтра обнаружите что-нибудь новое, сообщите Жанвье. Я еду в Бандоль.
Мере был не из тех, кто проводит отпуск на Лазурном берегу, и потому для него Бандоль казался чем-то сказочным.
— Вам там будет жарко, — только и пробормотал он.
Когда Мегрэ за ужином сообщил жене, что завтра едет в Бандоль, она улыбнулась и сказала:
— Я и так знала.
— Откуда?
— Только что по радио сообщили, что панихида состоится завтра в церкви Нотр-Дам-де-Лоретт, а погребение на кладбище в Бандоле… Что ты надеешься там обнаружить?
— Ничего конкретного. Может быть, какой-то след, пусть даже самый ничтожный… Собственно, причина, по которой я поеду туда и буду завтра утром присутствовать на заупокойной службе, одна и та же…
— Там будет жарко.
— Возможно, мне придется там переночевать… Все будет зависеть от самолета… Наверное, я не стану возвращаться в Париж поездом…
— Я приготовлю синий чемоданчик…
— Да. Белье и туалетные принадлежности. Больше ничего.
Ему было немного не по себе из-за того, что он ехал на юг за казенный счет, поскольку острой необходимости в этом не было. Скорее наоборот. Все шло к тому, что никаких улик он там не обнаружит.
Спал он спокойно, и когда мадам Мегрэ принесла ему кофе в кровать, он зажмурился от слепящих лучей солнца.
— Сейчас передавали, что сегодня в Марселе температура тридцать два градуса, — улыбаясь, заметила она.
— А в Париже?
— Двадцать шесть… Это самый теплый май за тридцать лет.
— Мой самолет улетает в двенадцать с минутами, не помню точно, билет покупал Жанвье. Перед тем как ехать в Орли, я еще успею заскочить на набережную Орфевр. Чемодан беру с собой.
— А когда и где ты будешь обедать?
— В крайнем случае перехвачу что-нибудь в Орли…
Он уже направился к двери, когда жена вдруг спросила:
— Ты меня не поцелуешь?
Пришлось вернуться.
— Только не волнуйся. Вот уже полвека я не летаю на одномоторных самолетах и не собираюсь обогнуть земной шар…
И все же ему было немного не по себе всякий раз, когда он расставался с женой больше чем на сутки.
Выйдя на улицу, он поднял голову, заранее зная, что жена будет стоять у окна.
И это было очень кстати, потому что она показала ему в окно синий чемодан, который он оставил в передней, и они встретились на полпути в подъезде.
В четверть десятого Жанвье вошел в кабинет комиссара.
— Говорят, вся улица запружена и церковь не сможет вместить всех желающих…
Мегрэ предвидел нечто подобное, но не настолько.
— По-прежнему нет новостей от Блохи?
— Нет. Этой ночью кто-то звонил Бланш Пигу в «Канарейку». Когда она вернулась в бар, она выглядела взволнованной, но почти сразу же к ней подсел клиент.
— В котором часу она вернулась домой?
— Около четырех утра…
— Тем хуже, — пробормотал Мегрэ себе под нос.
Он поискал номер телефона молодой женщины и набрал его. К его великому удивлению, она тут же сняла трубку.
— Кто говорит? — спросила заспанным голосом.
— Комиссар Мегрэ.
— Что-нибудь новое?
— У меня нет, а вот вам кто-то ночью звонил в «Канарейку». Кто именно?
— Это он, да…
— Он сказал вам, где прячется?
— Нет. Он хотел знать, в курсе ли вы его дел, вы или инспектор Луи… Я ответила, что в курсе… Тогда он спросил, сердитесь ли вы на него, и я сказала, что нет…
Она напоминала заспанную девчонку.
— Ведь это правда, что вы на него не сердитесь?
— Он по-прежнему боится?
— Да. Он еще спрашивал, не бродят ли незнакомцы возле дома. Потом поинтересовался: «Еще никого не арестовали?» Я ответила, что не знаю. «Даже не было обыска у Манюэля Мори?» — «По-моему, был, — сказала я. — Ко мне приходил комиссар Мегрэ с инспектором Луи, но они мне ничего подробно не рассказывали… Во всяком случае, меня круглые сутки охраняет полицейский».
— Он больше ничего не говорил? — спросил Мегрэ.
— Только то, что каждую ночь меняет пристанище…
Вот и все… Я не могла долго разговаривать, потому что возле меня уже вертелся клиент…
— Продолжайте спать и ничего не бойтесь… Если днем появится что-нибудь новое, обратитесь к инспектору Жанвье на набережную Орфевр.
— Вы едете в Бандоль?
Его уже это раздражало. Все говорили об этом путешествии, словно он сообщил о нем в газетах.
— Так вот! — вздохнул он, глядя на силуэт Жанвье, выделявшийся на фоне деревьев. — Не знаю, хорошо ли это придумано, но каждую ночь он меняет адрес.
— Это, наверное, не так уж глупо… Видимо, немало людей его разыскивают…
Если Мори дал такой приказ, что было весьма вероятно, то за Блохой охотилась вся шпана с Монмартра. А уж с его-то внешностью он не мог раствориться в толпе.
— Я скоро заеду за своим чемоданом. Кстати, дай мне мой билет.
К счастью, отлет был позднее, чем он думал, в 12.55.
— До скорого!
Он велел ехать на улицу Баллю и попросил полицейского, который вел машину, чтобы тот остановился у церкви и подождал его там.
Перед домом толпилось не меньше двухсот человек, и только немногие поднимались наверх, чтобы выразить соболезнование. Кого здесь только не было — и местные лавочники, и сутенеры, и владельцы ресторанов и ночных кабаре.
Начали выносить цветы и венки. Для них потребовались две отдельные машины.
Затем четверо мужчин спустили гроб красного дерева и поставили его в похоронный экипаж.
Церковь находилась неподалеку, к тому же не хватило бы машин, чтобы перевезти туда всех пришедших.
Когда на пороге появилась Лина Марсиа, белокурая и бледная, в глубоком трауре, толпа вздрогнула, как при появлении кинозвезды, и казалось, что вот-вот зааплодирует.
Она села в огромную черную машину, которая медленно двинулась за толпой. Впереди процессии шли служащие «Сардины». За ними — те, кто прежде работал с месье Морисом, люди его возраста и даже постарше.
Они шли степенно, с непокрытой головой, держа шляпы в руках, а из окон высовывались любопытные.
В ослепительном свете солнца это зрелище выглядело особенно торжественным и, наверное, Марсиа остался бы доволен такими похоронами.
Обернувшись, Мегрэ увидел, что процессия, занимавшая всю улицу, растянулась больше чем на триста метров, и полицейским, неуверенно манипулировавшим белыми жезлами, пришлось перекрыть уличное движение.
— Классные похороны, — восхитился проходивший мимо мальчишка.
Церковь действительно уже была переполнена, и свободными остались только первые ряды, отгороженные черными шнурами.
Лина держалась очень прямо и шла одна, по-прежнему впереди, а ее голубые глаза оставались непроницаемыми.
Так же одна она села в первом ряду, а сотрудники покойного во втором.
Люди стояли в обоих нефах, на паперти, а через открытые главные двери в церковь врывались порывы весеннего ветра.
