Дэвид Осборн - Убийство на острове Марты
— Извините меня, но я сейчас действительно не в силах видеть кого бы то ни было и особенно говорить о делах. Это связано с миссис Перкинс? Я уже рассказала полиции все, что знала. Ужасный народ! Они торчали здесь часами, совали свой нос куда не надо. А чего стоят эти дурацкие вопросы! Откуда мне знать, как она попала в мой пруд? Столкнули, наверное. Кроме того, Роза всегда была со странностями. И как я могла что-то слышать, если я спала?
Пришлось отказаться от первоначального плана и раскрыть карты:
— Мисс Чедвик, дело касается вашего дома…
И я разразилась страстной речью в защиту Хедер и ее девочек, выложив все свои доводы. Когда я закончила, последовала новая длительная пауза, заставившая меня подумать, что она ушла. Однако я уловила в трубке ее дыхание.
— Мисс Чедвик?…
В ответ она сказала мне то, что я меньше всего хотела услышать.
— Элджер Микель хотел меня убить!… — Ее голос дрожал от гнева.
Сердце у меня упало, и какое-то время я не могла найти что ответить. Переоценив свои дипломатические способности, я не просчитала ходы вперед.
— Уверяю вас, мисс Чедвик, вы ошибаетесь!
— …а вместо меня убил Розу Перкинс. Так считает полиция.
Внезапно я сообразила, что надо делать — надо лгать. Без всякого зазрения совести.
— Нет, мисс Чедвик! Этого не могло быть! Элджер тогда был у меня, весь вечер. Он и его жена. Они помогли мне разобраться с вещами после переезда на лето… — Меня будто понесло. Она ведь не знала того, что позапрошлой ночью я была еще в Нью-Йорке. — Мы управились только к половине третьего, и от меня они поехали прямо к себе. Я знаю это потому, что Элджер забыл у меня свой кейс, и я звонила ему домой, чтобы он не волновался. Это было уже в половине третьего утра, а Роза умерла между десятью и двенадцатью вечера, как утверждает доктор Ротенберг.
Моя история звучала весьма убедительно для меня самой, но не произвела ни малейшего впечатления на Грейс, будто бы я вовсе ничего и не говорила.
— Если я позволю им жить здесь, в следующий раз он уже не обознается. Всего хорошего… как вас? миссис Барлоу. Привет Джорджу. Хороший он человек, ваш муж.
На этот раз она и в самом деле положила трубку. Я набрала номер снова — напрасный труд. Ответа не было. У меня не хватало зла на самое себя, просто хоть волком вой. Где была моя голова? Почему я вообразила, что она соизволит говорить со мной, тем более на эту тему? Надо помнить, с кем имеешь дело. Это не Хедер, не Эсси, это скрытная старая затворница, возможно, уже наполовину выжившая из ума.
Наконец мне удалось совладать со своими эмоциями и взять себя в руки. Я не дала воли слезам, а вместо этого надела новый купальный костюм, купленный в Нью-Йорке, — последняя модель, открывающая всю спину (ни одна женщина старше сорока пяти не позволит себе надеть такой), обернула вокруг себя пляжную юбку без застежек, захватила маты, лосьон для загара, забросила детей в их парусный класс и поехала на Саут-Бич.
Поскольку сезон еще только начинался, на пляже было просторно, и я провела там чудные шестьдесят минут, целиком поглощенная собой. Я лежала на солнце, наслаждаясь сознанием дерзновенности своего костюма, красотой моря и неба, ритмичным плеском волн, ударяющих о берег и убегающих назад, чтобы через равные промежутки времени ударять снова и снова. Это был поистине божественный час, ибо мне удалось заставить себя забыть обо всем и отдаться — душой и телом — действию восхитительных солнечных лучей. В течение этого времени я была сама собой — и только. Только Маргарет, из плоти и крови, не думающая ни о каких проблемах.
На обратном пути я свернула с главной дороги на окраину Эдгартауна и остановилась у гаража Эда Руперта. Я старалась не замечать ни промасленных бочек, наваленных повсюду, ни самого хозяина, распивающего пиво в заброшенном фургоне в компании сомнительных личностей. Он был по обыкновению небритый, распахнутая рубашка открывала дряблую желтоватую кожу на груди. Когда я проезжала мимо, направляясь в заднюю часть территории, он послал мне вслед такой недвусмысленный взгляд из-под нависших бровей, что мне захотелось прикрыть свои обнаженные плечи и спину, хотя бы подолом той же самой юбки.
Проехав мимо скопления ржавых машин, частично разобранных на детали, я без труда отыскала апартаменты Микелей по четырем уродливым окнам в железных рамах без ставней. Я постучала в обшарпанную «парадную» дверь и, не получив ответа, подергала ручку: заперто. Страшась увидеть картинку, которую представляло собой помещение изнутри, я почти обрадовалась — зрелище в эту минуту могло оказаться непереносимым. Впрочем, через окно была видна свисающая с потолка красивая рыбка, сделанная из синей с золотом бумаги, а на подоконнике стояла ваза с полевыми цветами: Хедер, судя по всему, стремилась превратить эту бетонированную тюремную камеру в подобие домашнего очага. Моя эскапада, мое «бегство» на пляж окончилось, здесь была суровая действительность. Сердце у меня сжалось от боли.
До моего дома было недалеко, какие-нибудь полмили или меньше. Едва я успела отъехать от гаража, как в моей голове родилась новая идея: чтобы уговорить Грейс Чедвик, мне вовсе не обязательно видеть ее, будет достаточно, если это сделает кто-то другой. И прежде чем созрело это решение, я уже знала, кто может мне помочь: Саманта Сандерсон. Она часто подвозит Грейс в город или из города в своей машине, Гленн Ротенберг оказывает ей врачебную помощь, старая леди ему доверяет. К их мнению она может прислушаться, а я, со своей стороны, постараюсь убедить их сделать все возможное, чтобы изложить Грейс мои доводы в пользу Хедер.
Мне нужно было несколько телефонных звонков: водопроводчику, насчет подтекающего вентиля, на телестанцию — насчет антенны; потом я договорилась с местным садовником, что он подстрижет траву на моей лужайке и приведет в порядок цветочные клумбы, и, наконец, отправилась за детьми. Слушая их подробный отчет о том, что произошло сегодня на занятиях по парусному спорту, я направилась к театру «Раковина моллюска», расположенному за пределами территории порта, на широкой площадке, носившей название Уэст-Чоп.
Через боковые улочки, через чью-то подъездную дорожку, позволившую мне срезать угол, я объехала территорию порта, многолюдную Мэйн-стрит с ее многочисленными магазинами и лавочками. Не доезжая до площадки для гольфа в Минк-Медоусе, я притормозила у знакомой бело-голубой вывески, украшенной двумя — трагической и комической — масками, символизирующими театральное искусство, и свернула на дорожку, ведущую к театру.
Его помещение представляло собой вместительный старый сарай с мансардой; Саманта Сандерсон купила его и отремонтировала главным образом при помощи добровольных помощников-строителей, проникшихся чувством долга, и других, таких как Эсси. До того как увлечься аэронавтикой, моя приятельница считала театр средством избавления от скуки и тягот жизни.
