Колин Декстер - Панихида по усопшим
Он набрал номер, и она ответила.
– Здравствуйте.
– Мисс Роулинсон?
– Кто говорит?
– Вы вряд ли меня запомнили. Я… я встретил вас в прошлый понедельник в Сент-Фрайдесвайд.
– Я помню.
– Я был… э-э… я надумал сходить в церковь этим утром.
– В нашу церковь, вы имеете в виду?
– Да.
– Вам бы лучше поторопиться, чтобы успеть на службу – она начинается в половине одиннадцатого.
– Ох. Понимаю. Ну… э… большое спасибо.
– Вы совершенно неожиданно очень меня заинтересовали, инспектор.
В ее голосе слышалось дружеское расположение, и Морсу захотелось подольше удержать ее у телефона.
– Вы знаете, что я приходил на концерт в пятницу вечером?
– Конечно.
Морс почувствовал глупую радость несовершеннолетнего подростка от этого «конечно». Продолжай, парень!
– Я… э… я не видел вас после этого. На самом деле я вначале не понял, что это вы играли в спектакле.
– Удивительно, что делает парик блондинки, не правда ли?
– Кто это? – чей-то голос послышался позади ее голоса.
– Простите? – сказал Морс.
– Все в порядке. Это моя мать – спрашивает, кто вы.
– О, я слышу.
– Ну, как я уже говорила, вам лучше поторопиться, если вы собираетесь идти.
– А вы идете? Возможно, я мог бы вас подвезти…
– Нет, не сегодня утром. У матери случился один из ее приступов астмы, и я не могу оставить ее.
– Ох.
Морс скрыл свое разочарование под веселым прощанием, и сказал себе мысленно: «ты мудак», сжимая трубку телефона. Хотя он все равно собирался пойти. Это не Рут Роулинсон он хотел там увидеть. Он просто хотел ощутить место – повстречать некоторые из тех бродячих эманации. Он убеждал себя, что не имеет значения, появится там мисс Роулинсон или нет.
Оглядываясь на свое первое за последние десять лет посещение церкви, Морс решил, что остался доволен полученным опытом. Служба в Сент-Фрайдесвайд, вроде бы приблизительно прояснила ему, как они проходят в англиканском варианте[6]. Правда, не было заявления с амвона, провозглашающего непогрешимость Его Святейшества Папы; но в других отношениях оказалось не так много того, что разделило англиканскую церковь и римско-католическую раз и навсегда. Была прочитана проповедь – все как полагается – посвященная (с чувством юмора) денонсации Святым Павлом похотей плоти, но все действие реально было сосредоточено вокруг мессы.
Все началось не очень хорошо для Морса, который спустя две минуты, понял, что непреднамеренно сел на скамью, зарезервированную для церковного старосты. Это вызвало необходимость неудобного перешептывания и пересаживания, а в это время люди уже встали на колени, чтобы признаться в своих прегрешениях. К счастью, с его точки зрения, на задней скамье Морс мог сидеть, и стоять, и креститься, и преклонять колени во взаимодействии с остальными, хотя многие из этих переходов оказались одинаково как вне его рефлексов, так и вне его склонностей. Что поразило его больше всего – это число исполнителей, собранных вокруг алтаря. Каждый целенаправленно играл свою роль: священник, диакон, суб-диакон, и кадильщик, и мальчик с сосудом для ладана, и два помощника и еще четверо, носивших светильники, и всем этим руководил моложавый, со скорбным лицом церемониймейстер, руки его торчали горизонтально перед ним в позе непрерывной молитвы. Это было почти как шоу, со всеми признаками длительных репетиций: – поклонились, перекрестились, упали на колени, поднялись, – с синхронизированной дисциплиной, которая (как это показалось Морсу) может выгодно потягаться со степ-труппой. Для этих маневров дисциплинированная паства должна выработать одинаково хорошие реакции: – вот сидят, а вот встают на ноги, а иногда открывают рот для скорбных ответов.
Женщина, сидевшая рядом с Морсом, вскоре распознала в нем новичка, каковым он и был на самом деле, и теперь постоянно совала ему под нос соответствующую страницу с пояснениями к порядку богослужения. Сама она пела пронзительным сопрано, которое было изысканным в своей дикции, и трижды в начале службы умоляла Всевышнего омыть ее от грехов и сделать ее одежду белее снега, а Мекледжон в это время, быстро проходя вверх и вниз по проходам, окроплял все в поле своего зрения святой водой. Но было одно очко в пользу Морса – он знал большинство молитв; и в какой-то момент он подумал, что ему почти правильно удалось пропеть «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу».
Также он узнал и кое-что еще. Из пояснений Мекледжона к предстоящим развлечениям на следующей неделе, стало ясно, что месса была делом гораздо более сложным, чем он себе представлял. Как оказалось, было три типа службы, – «низкая», «высокая» и «торжественная»; и если, как подозревал Морс, «низший тип» не был чем-то шикарным, то значит и хор в нем не участвовал – значит, не было и органиста? Тогда что, ради всего святого, Моррис делал в церкви, когда несчастный Лоусон разбился вдребезги, упав с башни? Люди, возможно, иногда ходят в церковь, потому что им хочется помолиться, но… Во всяком случае, было бы целесообразно выяснить немного больше об этих различиях в службах.
И кое-что еще; то, что на самом деле наводило на размышление. За исключением самого Морса, все общество вкусило благословленного пастором хлеба и вина, когда открыли доступ к святому престолу у алтаря, при этом церковный староста, который недавно был назначен на это место, и который – в соответствии с почтенной традицией – был тем, кто самым последним получил причастие. Джозефс был старостой. Джозефс последним в цепочке верующих встал на колени в вечер своей смерти. Джозефс приложился к чаше с вином в эту ночь. И Джозефс – как сказал патологоанатом – скончался от очень странного содержимого в желудке. Было ли это возможно? Возможно ли, чтобы Джозефс был отравлен у алтаря? Из своих наблюдений за заключительной частью церемонии, Морсу стало ясно, что любой священник с церковной чашей в руках мог нанести кому угодно огромный вред, если б у него возникла склонность сделать это, потому что, когда он закончит, он может избавиться от любой улики. При этом ему для этого не нужны никакие оправдания, ибо они были частью церковного канона: промыть чашу и вытереть ее и положить в шкаф до следующего раза. Да. Было бы трудновато, конечно, со всеми стоящими вокруг исполнителями сложного ритуала, как это было сегодня; но в вечер убийства Джозефса, состав участников был, безусловно, гораздо меньшим. Опять же, это было то, к чему стоило присмотреться. Была там еще одна неясность, или ее не было? Оказалось, что сам священник был обязан допить вино, которое осталось в чаше после церемонии причастия, и сделать это перед всей общиной. А не мог он просто сделать вид? Налить другую порцию позже? Или нет, опять же… возможно, ничего и не было в общей чаше…
