Морис Левель - Ужас
– Увы, знать об этом будет не вся пресса, к моему великому сожалению… Только три или четыре газеты, и те не из самых важных…
– Послушайте, Кош, бесполезно продолжать этот разговор. Вы, по-видимому, находитесь в ненормальном состоянии. С другой стороны, нам невозможно поручить такому сумасбродному сотруднику важное дело, требующее неутомимой энергии и деятельности… Правда или нет этот ваш рассказ об интервью с приставом? Впрочем, мне дела нет… Мое решение принято уже четыре часа тому назад: вы можете пройти в кассу и получить там жалованье за три месяца. Вы нам больше не нужны…
– Очень приятно это услышать. Я только что хотел просить вас освободить меня от моих обязанностей. Вы сами возвращаете мне свободу и прибавляете еще расчет. Это больше, чем я мог ожидать… Верно, я не совсем хорошо себя чувствую… Я устал, нервничаю… Мне нужен отдых, спокойствие… Через некоторое время, когда я поправлюсь, я зайду повидаться с вами… Теперь же я уеду… Куда? Я еще и сам не знаю… Но парижский воздух мне вреден…
– Что за история! – удивился секретарь редакции внезапному решению Коша. – Вчера еще вы были совершенно здоровы… Зачем закусывать удила и ради бравады говорить, что вы желали бы покинуть нас… Забудем то, что я вам сказал и что вы ответили, и отправляйтесь скорей писать вашу статью… Я верю вам и знаю, что вы найдете что написать… Наверняка, вы не хуже, чем другие, если не лучше, осведомлены о случившемся… Ну, что же, голубчик, решено?
Но Кош отрицательно покачал головой:
– Нет-нет. Я ухожу. Я должен уйти… Я должен…
– Не пришла ли вам мысль бросить нас в такую трудную минуту, чтоб перейти в другую газету? Если вы хотите прибавки, проще было бы сказать это.
– Нет, не в прибавке дело и в другую газету я не перехожу… Мне необходимо вернуть себе полную свободу, временно или навсегда – это покажут обстоятельства…
И голосом, в котором слышна была легкая дрожь, он прибавил:
– Даю вам честное слово, что я не предприму ничего, что может повредить нашей газете. Вы напрасно подозреваете меня в каких-то тайных целях. Расстанемся добрыми друзьями, прошу вас… Еще одна просьба. Так как я нуждаюсь в отдыхе, в полном одиночестве и хочу пожить вдали от парижского шума, любопытства равнодушных и забот друзей, но, с другой стороны, мне бы не хотелось, чтоб мой отъезд походил на бегство, то прошу вас, сохраните у себя все письма, которые придут сюда на мое имя. Не оставляйте их в моем отделении: покажется странным, что я не сказал адреса, куда их пересылать… Вы отдадите их мне, когда я вернусь…
– Это ваше окончательное решение?
– Окончательное.
– Хорошо, я не буду вас расспрашивать, куда вы направляетесь, но все же, я думаю, вы можете сказать мне, когда вы едете?
– Сегодня же.
– А когда думаете вернуться?
Кош сделал неопределенный жест рукой:
– Не знаю сам…
Затем пожал руку секретарю редакции и вышел.
Очутившись на улице, он вздохнул с облегчением.
В несколько минут он составил себе дальнейший план действий. Входя в редакцию, он был озабочен, взволнован. Со вчерашнего дня события шли с такой быстротой, что у него не было времени обдумать, как ему следовало вести себя. Целью его было заставить полицию засомневаться, незаметно переключить ее внимание на себя и действовать так, чтоб она могла видеть в нем возможного преступника и, в конце концов, арестовать его.
Но для того, чтобы достичь этого, ему нужно было стать свободным, не быть ничем связанным, иметь возможность по своему желанию изменить свою жизнь, свои привычки. Будучи сотрудником «Солнца», он не мог напечатать то, что ему было известно, и подписать своим именем. Даже если бы он это напечатал, слова его воспринимались бы только как мнение журналиста. Наконец, какая логика в том, чтоб человек сам описал преступление, в котором должен быть обвинен?..
К тому же такое испытание не могло длиться вечно. Полиция, направленная на ложный след, могла равнодушно отнестись к делу и сдать, наконец, его в архив. В таком случае, Кошу оставалось только написать самому на себя анонимный донос, иначе его оставят в покое, а этого он ни за что не хотел… Словом, ему нужно было стать свободным.
Кош колебался, возвращаться ли ему к себе, и решил, что лучше больше не показываться в своем доме. В кармане у него было около тысячи франков – неустойка, заплаченная ему редактором «Солнца». Этого ему было вполне достаточно, чтоб прожить несколько недель. Его жизнь дорого не будет стоить: комнатка где-нибудь, в отдаленном квартале, обеды в маленьких трактирчиках, никаких выездов… Он понимал: с той минуты, как подозрения обратятся на него, его отъезд примет вид бегства, и совпадение его со временем открытия преступления придаст особый вес существующим против него уликам.
Около десяти часов он решил, что пора поискать убежища на ночь. Вначале он подумал о Монмартре. В этом живом, суетливом квартале нетрудно пройти незамеченным среди кутил, артистов и всякого рода двусмысленных личностей, снующих там день и ночь. Но от площади Бланш до площади Клиши, от площади Святого Георгия до улицы Колен кур он на каждом шагу рисковал встретить знакомого.
Шумное и неспокойное население Ла Вильетт и Бельвиля могло также служить надежным убежищем, но полиция делала туда слишком частые рейды, и, не будучи трусом, он все же предпочитал квартал, где менее в ходу кулачная расправа. Он вспомнил то время, когда он – начинающим журналистом – захотел пожить жизнью Латинского квартала, среди студентов, представлявшихся его воображению подобными героями Мюрже! Он снимал тогда в конце улицы Гэ-Люссак маленькую комнатку, вся меблировка которой состояла из железной кровати, стола, служившего одновременно и туалетом, и письменным столом, и большого деревянного сундука.
Он не прочь был очутиться опять, хотя бы на несколько дней, в этом уголке столицы, где когда-то неопытным юношей прожил дни иллюзий и энтузиазма.
К тому же в Латинском квартале или вблизи него он будет достаточно близко к центру, чтобы все новости доходили до него, и в то же время достаточно далеко, чтобы никому не пришло в голову искать его там.
Бульвар Сен-Мишель, наполненный весельем и светом, заинтересовал его. Он зашел в кафе, около Люксембурга, и съел бутерброд, чтоб заморить червячка, потом просмотрел газеты.
Даже «Темпс», серьезный «Темпс» посвящал на своей четвертой странице около двухсот строк преступлению на бульваре Ланн. В сущности, это было самое обыкновенное убийство. В Париже подобные преступления совершаются каждый день, но, за исключением летних выпусков, когда газеты за неимением интересных новостей помещают что попало, им отводится несколько строк на последней странице…
