Жорж Сименон - Мегрэ у коронера
— Говорят, им хочется, чтобы это был несчастный случай.
— Да, хочется.
— Я тоже полицейский. Служу во французской полиции. Это дело меня интересует не по службе. Я хотел бы взглянуть на фото вашей сестры.
Хулиганы всюду одинаковы. Разница только в том, что здесь они не ироничны, а угрюмы.
— Вы, значит, не считаете, как эти сукины дети, что она пошла спать на рельсы, чтобы ее там зарезало поездом?
Чувствовалось, что Митчелл пышет злобой. Поставив бутылку из-под кока-колы на землю, он вытащил из кармана объемистый бумажник.
— Держите Сделана три года назад.
Это была скверная ярмарочная фотография. Три человека, снятые на фоне размалеванного задника, вышли бледными. Но фотографировались они явно не на Юго-Западе, потому что одеты были по-зимнему, а на голове у Бесси была сметная шапочка из дешевого меха, такого же, как на воротнике пальто.
Бесси можно было дать лет пятнадцать, но комиссар знал, что в ту пору пятнадцать ей еще не исполнилось. Ее маленькое помятое и болезненное личико не лишено было известной приятности. Чувствовалось, что она разыгрывает из себя женщину, гордую тем, что ее сопровождают двое мужчин.
Должно быть, в тот вечер они были навеселе. Весь мир принадлежал им. Митчелл, совсем еще мальчишка, стоял с вызывающим видом, надвинув шапку на глаза.
Второй парень был постарше — лет восемнадцати-девятнадцати, довольно толстый и рыхлый.
— Кто это?
— Стив. Через пару месяцев он женился на Бесси.
— Чем он занимался?
— Тогда работал в гараже.
— Где это происходило?
— В Канзасе.
— А почему он развелся с ней?
— Внезапно он уехал, ничего не сказав и не объяснив. Первые месяцы посылал ей немного денег — сперва из Сент-Луиса, потом из Лос-Анджелеса. И вдруг написал, что будет лучше, если они разведутся, и что необходимые бумаги он высылает.
— Он как-нибудь это объяснил?
— Думаю, Стив не хотел подводить сестру. Он был в банде, занимающейся кражей машин, и через полгода их замели. Сейчас он сидит в тюрьме Сент-Квентин.
— Вы тоже сидели?
— Но не в тюрьме — в исправительном доме.
Во Франции Мегрэ было бы куда легче. Он хорошо знал людей подобного сорта и, разговаривая с ними, умел пробиться через стену недоверия. Здесь же, в чужой стране, он, боясь спугнуть собеседника, вел разговор очень осторожно.
— Вы из Канзаса?
— Да.
— Семья была бедная?
— С голоду околевали. Нас было пять братьев и сестер, все погодки. Отец погиб, когда мне было пять лет: разбился на грузовике.
— Отец был шофером? И не застрахован?
— Отец работал один. У него был старый грузовик, он скупал у фермеров овощи и перепродавал в городах. Все ночи проводил за баранкой. За грузовик он еще не расплатился, и, понятно, на страховку денег не было.
— Что же делала ваша мать?
Митчелл замолчал, пожал плечами, потом бросил:
— Все что угодно. В шесть лет я продавал на улицах газеты и чистил обувь.
— Вы думаете, вашу сестру убил сержант Уорд?
— Да нет!
— Он ее любил?
Снова пожатие плеч — теперь едва заметное.
— Нет, это не Уорд. Для такого дела он слишком труслив.
— Он действительно собирался развестись?
— Во всяком случае, убивать ее он бы не стал.
— Маллинз?
— Маллинз и Уорд все время были вместе. Митчелл забрал фотографию, положил в бумажник и, глядя в глаза Мегрэ, спросил:
— Предположим, вы узнаете, кто убил мою сестру. Что вы сделаете?
— Сообщу в ФБР.
— Там этим не занимаются.
— Тогда обращусь к шерифу, к атторнею.
— Лучше обратитесь ко мне.
И с тем же независимым и несколько презрительным видом Митчелл пошел наверх; Иезекииль уже возгласил:
— Присяжные!
Между коронером и атторнеем еще шли переговоры. Атторней заявил:
— Я хотел бы, чтобы сейчас заслушали показания шофера такси. Он здесь с самого утра и рискует потерять рабочий день.
Всякий раз, глядя на поднимающегося из публики свидетеля, Мегрэ поражался, насколько вид этого человека не совпадает с его представлением о нем. Таксист оказался низеньким тощим человечком в массивных очках, какие носят интеллектуалы; одет он был в светлые брюки и белую рубашку.
В самом начале допроса выяснилось, что шофером такси он работает всего лишь год, а до того преподавал ботанику в колледже на Среднем Западе.
— В ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое июля около автобусной остановки в вашу машину сели трое военнослужащих ВВС.
— Об этом я узнал из газет: они были в гражданском.
— Вы можете опознать и указать их?
Свидетель, ни секунды не колеблясь, ткнул пальцем в О'Нила, Ван-Флита и У Ли.
— Вы не заметили, как они были одеты?
— Этот и этот были в синих ковбойских штанах и в белых рубашках — во всяком случае, в очень светлых. На китайце была фиолетовая рубашка, на брюки я не обратил внимания.
— Они были очень пьяны?
— Не больше, чем другие, кто в три часа ночи садится в машину.
— Вы можете сказать, который тогда был точно час?
— Мы обязаны записывать каждую ездку и отмечать время. Было три часа двадцать две минуты, — Куда они вам сказали ехать?
— На ногалесское шоссе, предупредив, что покажут, где остановиться — За сколько времени вы доехали до места, где вам велели остановиться?
— За девятнадцать минут.
— Вы слышали, о чем они разговаривали во время поездки?
— Кто разговаривал?
— Эти двое.
И таксист указал на Ван-Флита и О'Нила.
— О чем же они говорили?
— Что их товарищу нет смысла оставаться с ними и что стоило бы задержать такси и вернуться на нем на базу.
— Они объяснили, почему?
— Нет.
— Кто сказал, где остановиться?
— О'Нил.
— Вас сразу отпустили? Не просили подождать?
— Нет. Некоторое время они еще спорили: убеждали своего товарища возвратиться со мной в город.
— Что им ответил их товарищ?
— Ничего. Просто вылез из машины.
— Кто платил.
— Эти двое. У О'Нила не хватило денег, и второй добавил.
— Вам не показалось странным, что они направились в пустыню?
— Немножко — да.
— По пути вам не встретилась и вас не обогнала никакая машина?
— Нет.
— Атторней, есть вопросы?
— Благодарю. Я хотел бы задать вопрос капралу У Ли.
У Ли занял свидетельское место. Микрофон опять опустили.
— Вы слышали, что сказал шофер такси? Вам известно, почему ваши друзья настаивали на вашем возвращении в город?
— Нет.
— Из каких соображений вы вчера не сообщили об этом?
— Просто забыл.
Врет, тоже врет. Он единственный из всех не пил, единственный, в чьих показаниях вроде бы все гладко. Но, оказывается, он умышленно утаил, что от него хотели избавиться.
